Мировая история в легендах и мифах - Карина Кокрэлл

Закончив, светловолосый мальчишка сразу подошел к нему, нарочито церемонно, по-взрослому представился и спросил, что думает Цезарь о его речи.

— Хорошая речь. Риторически безукоризненная. Тебе помогал учитель?

— Нет, это исключительно мое сочинение. Я мечтаю быть полководцем или оратором. Оратором — все же больше.

— Скажи, ты любил бабушку?

— Это естественно для человека — любить бабушку. Она была, как я уже сказал в своей речи, — образцом настоящей римлянки и, что свойственно всем женщинам рода Юлиев, образцом скромности и стойкости.

— Да, ты говорил. Я слышал. И она никогда не жаловалась на ломоту в костях? — озорно спросил Цезарь

— Не только жаловалась, — доверительно сообщил подросток, — но и заставляла меня писать четверостишия о страданиях от подагры и носить их в храм Юпитера. Но это ей не помогало. Да и тема крайне однообразная. Хотя при помощи однообразных тем хорошо улучшать стиль — так говорит мой учитель.

Мальчишка вздохнул так удрученно, что Цезарь чуть не позабыл про похороны и чуть не рассмеялся.

— Ты складно говоришь. У тебя хороший учитель?..

— Не знаю. Грек, естественно. И, конечно же, его зовут Аристотель! — Мальчишка очень по-взрослому закатил глаза: — Не удивительно ли, что почти каждого учителя-грека зовут Аристотель! Если бы в Греции в таком же количестве плодились бы Александры Великие!

Цезарь опять с трудом сдержал улыбку.

— Ты наверняка знаешь, что на него похож.

— Да. К несчастью, именно это сходство раздражает моего отчима, Люция Марка, больше всего. Бабушка воспитывала меня с четырех лет, иначе мне пришлось бы жить в одном доме со своим отчимом. А это наименее предпочтительное из обстоятельств. У отчима нашлась какая-то родня в Македонии, и теперь он всерьез считает себя потомком Александра и не терпит конкуренции. Моя мать Атия могла составить гораздо лучшую партию, чем этот бывший наместник Сирии Луций Марк. Мой покойный отец Гай Октавий Туринский — вот кто действительно был доблестным человеком, — вздохнул мальчишка. — А что касается отчима, то по чести сказать, — продолжал он, опять доверительно наклонившись к Цезарю, — у Луция Марка куда больше сходства с Буцефалом.

Цезарь опять не мог сдержать улыбки, смутно припоминая, что некий Гай Октавий отличился подавлением в Турии бунта вооружившихся рабов. Он попытался вспомнить, было ли это до консульства Цицерона или уже после, но не смог.

— Так твоя мать — Атия! Выходит, ты мой двоюродный племянник. Вот и познакомились! Скажи, а тебе хотелось бы быть вторым Александром?

И мальчишка удивил его уверенным ответом:

— Если быть абсолютно честным, то мне больше хотелось бы быть первым Октавианом, чем кем-то вторым, даже если первый — Александр Великий. К тому же…

Цезарь слушал мальчишку так внимательно, как он никогда еще не слушал ни одно юное существо:

— Первый раз встречаю юношу, который не восхищается Александром.

— О, конечно, я восхищаюсь Александром. Мой учитель — Аристотель — читает мне о нем лекции очень подробно. Я бы сказал даже, до одержимости подробно.

— И что ты узнал из этих лекций? — Цезарю и вправду было интересно: очень уж мальчишка был необычен и забавен в своей серьезности.

— Я считаю, что Александр был совершенным правителем для войны. Иначе как мог он сетовать на то, что не останется вскоре стран, которые смог бы завоевать?

— Почему же тебя это удивило? Разве не естественно хорошему правителю стремиться к новым завоеваниям?

— Естественно, но лишь до тех пор, пока его завоевания не стали слишком огромными, чтобы ими можно было разумно управлять. Ведь хорошее управление — цель каждого хорошего правителя. Но Александр больше думал о завоевании, чем об управлении завоеванным.

— Так ты считаешь, что Александр был неправ! И что бы ты посоветовал Великому Александру? — засмеялся Цезарь, в эту минуту забыв, что только что были похороны. На него уже смотрели изумленными, укоризненными взглядами.

— Я бы посоветовал Александру сначала обеспечить прочную власть в тех странах, которые он уже завоевал, и только потом вести войско в Индию. Быть хорошим правителем во время мира — скучнее, но потому это еще труднее, чем быть хорошим полководцем.

— Сколько тебе лет?

— Двенадцать.

— Я рекомендую тебя в коллегию жрецов-фламиниев. Очень полезный опыт. Правила крайне строги, ужиться там непросто, но ты сможешь жить вместе с фламиниями при храме Юпитера и не возвращаться к отчиму, если не желаешь.

— Я смогу, Цезарь! Только не к отчиму! — Мальчишка так искренне обрадовался, что даже его глаза потеплели.

— Прощай, Октавиан. Надеюсь, мы встретимся в следующий раз при более счастливых обстоятельствах.

Мальчишка метнулся было к матери, что принимала соболезнования в вестибулуме, — сообщить ей радостную новость, но быстро опомнился, до уморительности степенно откланялся и зашагал как подобало. Цезаря очень привлек тогда этот чудо-ребенок[95].

С тех пор прошло несколько лет. Октавиан стал красивым, еще более рассудительным юношей с тонкими губами, прямым носом, совершенно похожим на юного Александра, если бы не слишком скептический, зрелый, насмешливый взгляд, абсолютная трезвость и воздержанное поведение. Октавиан не отвлекался от цели.

Шестнадцатилетний, он опять потряс привыкшего ко всему Цезаря тем, что в разгар войны с Помпеем в Испании собрал ватагу таких же мальчишек, вооружил своих гладиаторов и рабов и прорвался в расположение легиона Цезаря, преодолев немыслимое расстояние по занятой врагом суше и штормовому морю. Легионы Цезаря, да и сам он, чего скрывать, были в восторге от этой дерзкой отваги. Вот на что способны даже римские мальчишки! Тогда и написал Цезарь свое завещание…

Сын Атии по-прежнему ненавидел отчима, и тот отвечал ему полной взаимностью и даже распускал теперь грязные слухи о любовном интересе диктатора к его юному пасынку. Октавиан изнывал сейчас в Аполлонии, где изучал военное дело; он писал Цезарю, что находит греков невыносимо болтливыми, пищу — ужасной, и что не может дождаться приказа идти на Парфию, где страстно мечтал отличиться. И догадываться не мог Октавиан о существовании в храме Весты свитка, который уже решил его судьбу. Свитка, размашисто подписанного «Цезарь», свитка, в котором этому никому пока не известному мальчишке росчерком стила завещалась Римская империя — от ледяной Галлии до огненной Африки. Ему, — и, ах, да, — и Сенату, конечно!

Давно вынашиваемый Цезарем план был готов к обнародованию на иды марта.

Он думал, как обрадует Клеопатру своим решением сделать Александрию еще одной своей столицей, равной Риму. Египет перестанет быть вассалом, а получит новый статус «сыновней державы».