Кайрос - Анастасия Монастырская

Все мы застряли в прошлом. В тупике своих представлений, как все могло и должно быть. Бабка права. У Мары нет права скрывать от Дэна его силу. Мы все обречены и все погибнем. Во имя Кайроса.

Дэн сидел в кресле, обхватив голову руками.

– Я принесла тебе кофе.

– Что? – посмотрел затравленно. – Я не знаю, что со мной происходит, Мара. Живьем гнию. Оно сейчас где-то внутри меня: смеется, вгрызаясь. Я чувствую, как оно перекусывает жилы. Кровь сворачивается. Я весь забит тромбами. Я чувствую это! Просыпаюсь от того, что устал жить. Не хочу жить, не хочу дышать, верить не хочу. Посмотри на меня! Ты его видишь? Ты видишь его во мне? Это черное, тягучее, как комок смолы – с каждым днем его становится больше, а меня меньше. Нерв за нервом меня стирают. Вот сейчас я есть, а завтра меня не станет. Почему я, Мара?! Почему я?!

Дэн плакал. Из глаз текла черная кровь. Вдруг встал на колени перед ней, лихорадочно зачастил:

– Раньше все было просто и понятно: есть черное и белое, есть радуга. И в каждом цвете еще миллионы оттенков. Есть хорошие отношения, и есть плохие. Есть друзья и враги. И все находится в равновесии. Все гармонично и естественно.

Я был счастлив от того, что могу любить и тебя, и Сару. А теперь мне нужно доказывать себе, что у меня есть право на такую любовь.

Я был счастлив от того, что свободен и у меня нет детей. А теперь я оправдываюсь перед чужими мне людьми, словно я какой-то урод и мое место в Кунсткамере за стеклом.

Я был счастлив, когда рисовал картины и ездил по миру. Картины продавались, и я радовался, когда видел улыбки людей. Кто-то во мне сказал, что это неправильно, так нельзя. Нельзя работать по четыре часа в день и быть счастливым. Надо работать по двенадцать часов, делать деньги и управлять людьми. Надо так надо. Я добился, чтобы семейный бизнес стал моим. Провел несколько выгодных сделок, заработал кучу денег и возненавидел всех, кто работает рядом со мной. Зачем мне все это? Зачем мне быть таким, как все? Я никогда не буду верным мужем и хорошим отцом. Если мы начнем жить с тобой вместе, я сбегу от тебя так же, как ты сбежала от меня.

– Тогда я опередила тебя всего на полчаса.

– На час, – уже спокойнее поправил Дэн. Приступ прошел. – Меня задержала сентиментальность. Хотел напоследок купить тебе цветы. Но никак не мог найти эту чертову лавку.

– Она была в том же доме. На первом этаже.

– Странно, почему я ее не видел. Но разве это сейчас важно? Я не живу. Я с каждым днем умираю. Если ты можешь, помоги мне. Так будет честно.

– Мы ведь никогда не будем вместе? Быт, дети, герань на подоконнике, щенок, лужа на ковре, отдых на море?

– Никогда.

– Один умный человек сказал, что есть люди, настроенные на музыку разлук, но не встреч. Встречи для нас, как фальшивые мелодии.

– Бедный старый Казус…

Мара с нежностью вытерла кровь с лица Дэна:

– Ты знаешь, что мы обречены?

– С самого рождения. И ты знаешь. Ты это еще тогда знала, в Праге. Потому и сбежала.

– Правда тебе не понравится.

Он пожал плечами:

– Мне снится ветер. Каждую ночь. Ветер разный. Холодный и жаркий, с вкраплением дождя, песка, моря и льда. Мы несемся с ним, дуем в унисон, смеемся и каждый раз достигаем края мира. Там я останавливаюсь. Мне страшно зайти за край, я могу только до края. Ветер летит дальше, а я стою и не знаю, что делать и как жить дальше.

– Пошли, – Мара резко поднялась.

– Куда?

– За край мира. Ты ведь этого хочешь?

* * *

На работу Сухопаров приехал поздно. Сдал пальто в гардероб и, чувствуя подступающую мигрень, бесцельно побрел по коридорам. В поисках людей. Может, у кого-то найдется таблетка. Хотелось спать и горячего сладкого чаю.

В одном из лабиринтов столкнулся с Вадимом. Тот искренне обрадовался встрече. Или Сухопарову так показалось. В последнее время все происходящее вызывало в нем подозрение и неприятие.

– Мои поздравления, – рукопожатие Вадима было бодрым и чуть влажным. – Ты, как в сказке: семерых одним махом. Молодец, уважаю. Сидел себе на одном месте тихо, сидел, а потом раз – и всех подсидел. Как кабинет-то? Покажешь?

Сухопаров запоздало понял, что Вадим говорит о его новом назначении в Смольном. По такому случаю вчера был банкет.

После банкета он снял на Невском девочку. Как же ее звали? Лариса? Не запомнил.

Помнил только, как кормил ее красной глиной из тарелки с веселыми утятами («Попробуй, это вкусно!»), а она испуганно мотала головой и пыталась кричать. Он зажимал ей рот, а потом, не в силах сдержаться, посильнее нажал на шею и, кажется, сломал.

Помнил, как она дернулась в последней раз, когда он кончал.

Помнил испуганную женщину.

Помнил кота.

Помнил свое спокойствие, когда упаковывал тело в брезент и вывозил на свалку.

И ботинки, испачканные в красно-бурой глине.

Он посмотрел на обувь. Вычищена до блеска.

Головная боль отступила. Стало весело.

– Кабинет? Конечно, покажу…

В правительственных коридорах красивые барышни на тонких каблучках ему кланялись, что привело в хорошее расположение духа. Ключ в замочной скважине повернулся быстро, мягко и уверенно. По-хозяйски.

Вадим оглянулся, присвистнул:

– Богато живешь. Секретаршей почему не обзавелся?

Сухопаров ухмыльнулся:

– Всему свое время. В конце недели кастинг. Хочешь присутствовать?

– Не откажусь. Баня? Раки? Девочки?

– Девочки раком.

Оба загоготали.

– У большого начальника большие планы. Своих-то на новом месте не забудешь?

– Обижаешь. Своих всегда помню.

Они дежурно хлопнули по стопке.

– Не женился еще? – так же дежурно спросил Вадим.

– Собираюсь, вроде бы, – и снова приступ амнезии. Сухопаров мучительно пытался вспомнить имя женщины, в чьей квартире он сейчас жил.

– И кто эта счастливица?

Вера? Ирма? Ира? Мара!

– Имя у нее редкое – Мара. И вообще – она красавица.

– Мара? – голос Вадима дрогнул. – Брюнетка? Худая?

– Не, блондинка. В теле. Попка, грудки – все при ней.

– Блондинка? – Вадим заметно выдохнул. – Не такое, видать, и редкое имя. Кругом Марины. Мою секретаршу так зовут. Только она – брюнетка и худая.

– Тебе всегда такие нравились. Брюнетки и худые.

– Твоя – дура?

– Умная. Я ведь политик, мне об умных вещах надо говорить. Даже дома. В постели – дикая кошка. Не представляешь, что вытворяет. Камасутра!