Благие намерения. Мой убийца - Ричард Халл

– Про розы это точно. У меня в саду растут оба сорта, и один с другим никак не спутаешь. – Отставной фермер больше полагался на опыт, чем на свидетельства.

– На мой взгляд, есть два возможных ответа, – сказал Эллис. – Во-первых, она очень близорука и понимает в розах куда меньше вас. А во-вторых, Рейкс мог сам выбросить ту розу, которую она поставила.

– Что-то вы мудрите, мистер, – вмешался молчавший до сих пор присяжный. – Откуда бы Рейксу знать, что это важно?

– Он указал на сорт роз в вазе. Мне кажется, что он пытался привлечь к ним внимание инспектора.

– Но он не знал, что она скажет.

– Допустим, он слышал ее разговор с инспектором.

– Ну уж точно не слышал. В этом полиция очень аккуратна.

– Все равно, – Эллису приходилось трудно. – Мы должны быть полностью уверенными, чтобы принять решение. Нам необходимо рассмотреть все, что было сказано в ее пользу.

– Судья не слишком-то много сказал, – откликнулся лощеный господин. – А он понимает в подобных вещах куда больше нас. Он выслушал больше лживых свидетельств, чем мы, и он ее насквозь видит. И потом, никто другой не мог этого совершить. Мы все согласны – практически все, – что убийцей не может быть никто, кроме нее и Рейкса, а Рейкс не мог этого сделать, потому что у него железное алиби на все время, если только не предположить – а пока никто и не пытался, – что кухарка была с ним в сговоре. Но против них нет ни тени доказательства, а вот против другой женщины – розы, ваза, умывание и машина. Я лично считаю машину очень важной уликой. Нет – войне; но убийству – да. Убийству – да; но аварии – нет. Не люблю таких. Лучше ее повесить.

– Знаете, как-то мне кажется, что это не очень честно. Вот не видится мне, что судья совершенно беспристрастен.

– Слушайте, если уж вы собрались против судьи выступать!.. То есть так нельзя!

– Я не выступаю. Просто судья высказал свое мнение слишком определенно.

– Он ведь должен был дать нам направление, правда?

– Верно. Однако верно и то, что следует опираться на свидетельства и только на свидетельства. – Эллис считал себя обязанным продолжать борьбу, хотя и начинал понимать, что проигрывает ее, да и сам не слишком убежден.

В другом конце комнаты он расслышал шепот самых тихих присяжных:

– Мы вот впятером, господин старшина, определились. Мы говорим «виновна».

Эллис огляделся и услышал со всех сторон слова одобрения. Даже фермер, желавший повесить Рейкса, похоже, передумал.

Эллис помедлил минуту, затем сказал:

– Нет, нельзя выносить вердикт, не достигнув единодушия, а я не могу с чистой совестью согласиться с вами, пока мы вместе не пересмотрим все свидетельства.

– Должен заметить, господин старшина, что мне ваша совесть утомительна.

– Поддерживаю.

– Но это и есть метод.

– Простите, я настаиваю. Если вы все уверены, тогда другое дело; в противном случае выходит, что нам вовсе наплевать на это дело.

– Ну, серьезно. – Общий ропот показал, что Эллис зашел слишком далеко. Тем не менее сейчас он победил. Присяжные продолжили более систематично, чем можно было ожидать, хотя все еще суетливо, обсуждать дело. Это заняло больше двух часов, и по окончании они были не очень довольны друг другом.

Секретарь суда поднялся и задал обычный вопрос:

– Господа присяжные, вы готовы объявить вердикт?

– Готовы.

– Вы признаете подсудимую (он полностью назвал имя) виновной или невиновной?

Единственным словом Эллис выразил то, что так и не смог поколебать первоначальное мнение своих коллег.

Секретарь суда повернулся к подсудимой.

В тишине маленького дома в Дорсете, в долине Фрома, обещавшей долгие счастливые дни мирной рыбалки, сэр Трефузис Смит с удовольствием читал «Таймс». Он верил, что может положиться на Уголовный апелляционный суд, и теперь убедился, что не зря.

Он намеревался выйти в отставку сразу после суда над Джоан Нокс Форстер и немедленно осуществил свои намерения. Финал получился, что бы ни подумали люди, читающие отчет апелляционного суда, вполне героический. Ведь у судьи не возникало ни малейших сомнений в виновности подсудимой. Даже враждебная реакция на многоречивые манеры Антрузера Блэйтона – пусть и компетентного прокурора – не поколебала его точку зрения. И присяжные, по мнению судьи, не могли прийти ни к какому иному решению, кроме того, к которому пришли; и все усилия Вернона не могли перевесить того, что его честная клиентка практически выдала себя на скамье подсудимых.

В том-то и беда. Сэр Трефузис чуть ли не восхищался подсудимой. Он полностью соглашался с ее мнением о Каргейте, а кроме того, высокая неуклюжая женщина была на удивление честна. Она понравилась судье. Он даже уважал ее политические взгляды, хоть и не разделял их. И в итоге пришел к выводу, что, несмотря на виновность Джоан Нокс Форстер, было бы жаль ее казнить.

Тут он сам испытал потрясение и готов был списать свои чувства на приближающуюся старость и осознание того, что этот процесс – последний. Всю свою жизнь сэр Трефузис оставался реалистом. Даже подумать о том, что английское уголовное судопроизводство может основываться на чувствах, а не на законе, было омерзительно. Стоит лишь раз признать, что убийство – кроме случаев самозащиты – может быть оправдано, и в стране воцарятся безумие и хаос. Чтобы он, заслуживший славу судьи-вешателя, позволил проявиться подобному свободомыслию… Невозможная, нетерпимая идея!

Нет. В ходе всего процесса он четко ставил перед собой цель – подобного не должно случиться; даже вердикт «невиновна» представлялся судье нетерпимым, поскольку, на его взгляд, явно противоречил бы фактам. Все сочтут его основанным на искажении закона; а случись такой прецедент, кто знает, куда бы это привело.

Тем не менее, слушая честные, но немилосердные речи Блэйтона, судья все больше желал уберечь и принципы, на которых зиждется закон, и жизнь подсудимой. Сначала это представлялось крайне сложным, однако вскоре впереди забрезжил луч надежды. Возможно, судье придется пожертвовать собственной репутацией; впрочем, надо сказать, он ей никогда не дорожил. Если его совесть будет покойна, то весь мир может лететь в тартарары.

Возникло искушение согласиться с заявлением Вернона и забрать дело у присяжных на основании того, что не доказано однозначно, будто Каргейт умер от яда. Однако понимание закона подсказало: так поступать нельзя. На самом деле у самого судьи не было и тени сомнения, что Каргейта убили.

В конце концов сэр Трефузис выбрал окончательную линию. Он не сомневался, что все получится, хотя примерно полчаса переживал, не чересчур ли надавил на присяжных – и тогда они могли выразить свою независимость, провозгласив обратный вердикт. Насколько он разбирался в людях, старшина присяжных как раз на такое способен.