Взгляд сквозь пальцы - Елена Арифуллина

Роман тронул меня за плечо:

– Пойдем в отделение, чаю выпьешь. Сейчас должны Ларису привезти, на обратном пути тебя домой подбросят.

– Пошли. Слушай, а что она к тебе так панибратски?

– Я у нее учился в первом классе. Когда узнал, что во втором опять у нее буду, хотел из дома убежать. Ведьма была – не приведи бог. Ну, ты же слышала. Прозвище мне прилепила – Колобок. Я мелкий был и толстенький: бабушка откармливала, все войну забыть не могла. Так до пятого класса в Колобках и проходил, пока на дзюдо не пошел и не показал всем любителям русских народных сказок, где раки зимуют. Тебе сахар или конфеты?

– Сахар. Точно, земля круглая и маленькая. Ты хоть только три года с ней промучился, а дочка всю жизнь.

– Да уж. Город маленький, все всех знают. – Роман размешал сахар в своей чашке. – Они в одном подъезде с моей бабушкой живут, последние пару месяцев у нее деньги держали. Придут, постучат, она им выдаст на покупки, потом сдачу ей принесут. Иначе внучек все вытащит. Бабушке плакались: «гробовые» увел, золото какое-никакое… Да где ж они там едут, мать их за ноги!

Под окном взвизгнули тормоза, хлопнула дверца машины.

Через минуту полная растрепанная Лариса почти вбежала в отделение.

– Здрасьте! Ой, Ольга Андреевна, а машина ушла – гипертонический криз в микрорайоне… Роман Ильич, четыреста будете брать или двести пятьдесят?

– Четыреста, Лариса, четыреста. Я бы и шестьсот взял, чтобы лишний раз тебя не дергать.

– Ой, не знаю, не знаю… Так сильно надо?

Роман уже забыл обо мне, вновь погрузившись в деловую суету. Ничего другого и ожидать не стоило. Я свое дело сделала, а ему дорабатывать тяжелое дежурство, тащить на себе груз ответственности за все, что здесь происходит.

Я набрала номер такси.

– Только через полчаса, девушка, – ответила диспетчер.

Пропадите вы пропадом… Я не огорчилась, что скорая ушла без меня: микрорайон – это в противоположный конец города. Но полчаса ждать такси не в сезон – особенное невезение. Сидеть здесь, волей-неволей мешая по горло занятым людям, и ждать невесть чего я тоже не могла. Возбуждение, позволившее работать в глухую ночь, уже уходило. До дурноты хотелось спать, а приткнуться здесь негде, да и время выиграю. Полчаса или сорок минут быстрым шагом – и я буду дома.

– Роман, я пошла.

– В журнал экстренных записала?

– Да. Давай.

– Давай.

Осенняя приморская ночь была сырой и прохладной. Меня и так познабливало от усталости и недосыпа, и я быстро раскаялась в том, что пошла пешком. Сырость пробирала насквозь даже через застегнутую до подбородка ветровку, и, когда из темноты показался фонарик на крыше легковушки, я не могла поверить в свою удачу. Прикинула, во что обойдется поездка, и призывно подняла руку.

– Угол Красных Партизан и Казачьей.

Шофер молча кивнул, и я с облегчением плюхнулась на сиденье.

– С работы?

– Да. Сколько это будет?

Сумма оказалась разумной, но я сейчас заплатила бы и больше, лишь бы скорее оказаться дома, в тепле.

Видимо, я задремала и проснулась от ощущения, что из рук у меня выскользнула сумка. Открыла глаза и попыталась нащупать ее, но не смогла – сумки не было. Машина стояла среди темных деревьев, и свет в ней был выключен.

– Что такое, что… – забормотала я и осеклась, начиная понимать, в чем дело.

– Ты с работы? Ну так давай еще поработай ротиком. Не будешь рыпаться – отпущу подобру-поздорову.

– Да вы что? Я порядочная…

– Порядочные дома спят. Давай работай и не вы…бывайся. И не вздумай орать: позвоню ребятам, поставим на хор, а потом в море выкинем, и не найдет никто. Поняла?

От ужаса я не могла пошевелиться. Меня когда-то научили выворачивать руку нападающему, но драться в замкнутом пространстве меня никто не учил. И это волосатое смуглое запястье я просто не смогла бы обхватить. И время было безвозвратно упущено. Я попыталась открыть дверцу, но та оказалась заблокирована.

– Ты что, глухая или тупая? Последний раз добром говорю, сука! Соси давай! – таксист подкрепил свои слова парой оплеух, от которых у меня лязгнули зубы.

«И не найдет никто…» Где-то я уже слышала эти слова.

Он стал поворачиваться ко мне – почему-то очень медленно, еще медленнее замахиваясь и открывая рот, – но я не слышала его слов. Только чувствовала, как сами собой дергаются ноздри и уголки рта, прижимаются к голове и сдвигаются назад уши, растягиваются губы… всю меня изнутри заполняет нарастающий гул, переходит в рев, словно ревет пламя в котле кочегарки. Струя обжигающего пламени бьет из промежности в живот, грудь, горло, хлещет из темени. Ярость и ненависть. Ненависть и ярость. И ничего, кроме злобного лая, кашляющего, захлебывающегося, ничего, кроме визга, бульканья и хрипа.

Очнулась я от холода и сразу почувствовала душную парную вонь, от которой тошнотворно щекотало в носу. Таксист молчал и не шевелился, голова его завалилась на плечо, светлая майка стала черной. Да и кругом были черные блестящие пятна, различимые даже в темноте. Мне стало еще страшнее. Наверное, именно поэтому голова работала четко, как при осмотре первичного больного. Исчезать, немедленно исчезать. Не включать свет, чтобы случайный полуночник не заметил машину. Успел ли таксист кому-нибудь позвонить? Где моя сумка? Как открыть дверцы?

Сумка оказалась на заднем сиденье. Я схватила ее, достала из пачки влажную салфетку, обернула ею ладонь. Каким-то чудом нашла на панели управления кнопку блокировки дверей, перевела ее в другое положение и выскочила из машины. Таксист не реагировал.

Мне хотелось одного – оказаться как можно дальше отсюда. Но раньше нужно уничтожить все следы своего присутствия в этой машине. Я нашарила в сумке фонарик, прикрыв стекло, включила его на треть мощности, выдохнула и осветила салон.

Все было залито кровью: ветровое стекло, потолок над местом водителя, приборная доска. Справа вместо шеи у таксиста были кровавые лохмотья, и в этой мешанине поблескивали розоватые хрящи – остатки гортани и трахеи. Сонная артерия и яремная вена были разорваны, и вся еще не свернувшаяся кровь вытекла ему на грудь и колени. Коврик скрылся в крови, она все еще лилась, и подошвы его кроссовок стояли в темной луже.

Я мгновенно выключила фонарик и принялась яростно протирать влажными салфетками все, до чего могла дотронуться в машине, заодно отметив, что из сумки ничего не вывалилось. Мягко закрыла дверцу и пошла прочь от машины, совершенно не представляя, куда иду. В голове вспугнутыми птицами неслись и сталкивались обрывки мыслей:

«Ни в коем случае не повредить ногу. До рассвета надо попасть домой. Когда его найдут? Какие могут возникнуть версии убийства? Что способно указать на меня?»

Никто не видел, как я села в эту машину, а если и видел, то что криминального в том, чтобы сесть в такси? Такие травмы (я вновь «увидела» черные сгустки крови, клочья мышц, розовеющие в глубине раны хрящи – и ощутила дурноту) не мог нанести человек. Шея таксиста изодрана зубами. Это оборотень вырвался на свободу, но что он защищал? Что я для него? Жилище? Симбионт? Носитель?