Смерть на Невском проспекте - Дэвид Дикинсон

Пауэрскорт жалел, что выбор предоставленных ему фотографий оставляет желать лучшего. Форин-офис отсылал его в Санкт-Петербург в спешке, и он взял безропотно те, что ему дали. Все они были одинаковы. Мартин, в невзрачном сюртуке, неинтересной сорочке и довольно-таки жалком галстуке в крапинку, сидел в садовом кресле. Позади него расстилалась лужайка. Пауэрскорт по случайности знал, что это лужайка перед домом Мартина в Тайбенхэм-Грэндж, в Кенте. Вот если бы фотограф повернул свой аппарат на сто восемьдесят градусов, зритель увидел бы ров, квадратное здание постройки пятнадцатого века с башенкой и, может быть, если повезет с ракурсом, очаровательный внутренний дворик. Тайбенхэм-Грэндж представлял собой один из лучших образцов английских усадеб со рвом. Ему воздал должное американский писатель Генри Джеймс, которому довелось однажды там погостить. На фоне такого дома Мартин выглядел бы гораздо значительнее — как человек, понимающий в недвижимости, любитель старины, возможно, несколько эксцентричный в своих предпочтениях, но, несомненно, человек со вкусом. Но на фоне невыразительной лужайки он тянул не более как на какого-нибудь рядового чиновника, учителя или практикующего врача.

Впрочем, недостатка в тех, кто бы его узнал, среди вельможных посетителей Императорского яхт-клуба не наблюдалось. На снимке, сообщила Михаилу одна вдовствующая княгиня, проводник спального вагона в поезде «Москва-Санкт-Петербург». Она видела его там всего неделю назад. Нет, возразила Наташа, только что переговорившая с одним краснощеким полковником. На снимке — тот парень, который отсчитывает деньги в кассе Московского народного банка, вон там, выше по Невскому. Полковник готов биться об заклад, что это именно он!

Вздор какой, ответила записная красавица, подарив Михаилу самую обольстительную из своих улыбок. Этого человека все знают: он — влиятельный служащий министерства финансов, который несколько лет тому назад женился на богатой наследнице. Разговоров было вокруг! Но брак, увы, долго не продержался. Способности считать деньги недостаточно для семейного союза. Пауэрскорт было призадумался, достаточно или недостаточно, но тут ему сообщили, что красавица — известная лгунья.

Самая правдоподобная версия прозвучала из уст господина преклонных лет, который с невероятной жадностью поглощал шампанское, бокал за бокалом.

— Добрынин! — закричал он. — Разрази меня гром, Добрынин! Я не видел его черт знает сколько лет!

Пока Наташа с нетерпением ждала продолжения, он осушил еще один бокал шампанского и протянул, чтобы наполнили. Похоже, при нем всегда находился официант, специально для этой цели.

— Ну, черт меня подери, — сказал старик. — Неужто подлеца наконец убили? Странно, что он продержался так долго.

Наташа умолчала, что подлеца в самом деле убили.

— А кто он такой? — спросила она самым невинным тоном.

— Кто? — фыркнул старик, в очередной раз протягивая официанту стакан. — Ха! Насколько я знаю, — оглядев комнату, сказал он, — большая часть членов этого клуба побывала в его руках. Да-да, буквально в его руках!

Старик покивал, подтверждая свои слова. Наташа ждала. Старик снова взглянул на фотографию.

— Подлец, подлец! — пробормотал он, захваченный воспоминаниями, поток которых ускорялся выпитым шампанским. Наташа в нетерпении побарабанила пальцами по столу. — Хорошо-хорошо, — сдался старик. Откуда вам, женщине, знать! Подлец Добрынин преподавал математику в Царскосельском лицее. — Тут он вопросительно посмотрел на Наташу.

— Да-да, я знаю, там, где учился Пушкин! — сказала она, и он удовлетворенно кивнул.

— Так вот, он преподавал математику, и того, кто не выучил урока, трепал за уши! Очень, очень чувствительно трепал! Такой болезненный предмет, математика, для большинства его учеников, по сей день…

Он снова взглянул на фотографию.

— Умер, говорите? Нет? Пропал? Ну что ж, это тоже неплохо. — И снова потянулся за шампанским.

Наташа отошла. Они, все трое, так всерьез восприняли это свидетельство, что Пауэрскорт попросил ее проверить в лицее, что там с Добрыниным. Она проверила. Да, действительно, такой преподаватель в лицее был, но теперь он в отставке. Живет в самом Царском Селе, неподалеку от Екатерининского дворца, и, если мадемуазель или кому-то из ее знакомых необходим репетитор по математике, он всегда рад услужить.

Они оставили Родерика Мартина в Императорском яхт-клубе. Верней, его фотографию, приколотую к доске объявлений с запиской, сулившей солидное вознаграждение за достоверную информацию о данном господине. Идея посулить вознаграждение принадлежала Шапорову-старшему, отцу Михаила.

Пауэрскорт был очень доволен теми ответами, которые получил из Лондона. Собственно, от сэра Джереми Реддауэя пока ничего не было. От Джонни Фитцджеральда пришло жизнерадостное послание, в котором он выражал живейшее желание снова поработать с дорогим Фрэнсисом. Будет прямо как в Индостане, писал он. Пауэрскорт уже поговорил о приезде Джонни и с послом, и с де Шассироном. Кроме того, он разослал записки, предуведомляя об этом те ведомства, с которыми сотрудничал в России, то есть министерство внутренних дел, министерство иностранных дел и Охранное отделение.

Однако кто превзошел себя по части переписки с охранкой, так это Роузбери. Вообще говоря, с Роузбери как с политиком ладить всегда было непросто: он славился тем, что бывал капризен, раздражителен, переменчив. Сначала рвется на какой-то высокий пост, а потом, получив предложение занять его, неделями мучается — согласиться или нет. Едва получив портфель министра, примется обсуждать возможность отставки. Недоброжелатели поговаривали, что ему доставляет больше удовольствия уйти с должности, чем обычному человеку — вступить в должность. Еще говорили, что болезненно впечатлительный, скорый на обиду и склонный к приступам меланхолии Роузбери еще непредсказуемей и нервозней, чем его скаковые лошади. Однако в этот раз он сослужил другу отличную службу. Интересно, подумал Пауэрскорт, понимал ли он, что пишет не в Форин-офис и не Пауэрскорту, а российской тайной полиции?

Послание Роузбери было адресовано лично министру иностранных дел, а копии отосланы сэру Джереми Реддауэю и Пауэрскорту в британское посольство в России.

«Дорогой господин министр, — писал он, игнорируя правительственные директивы с требованиями не забывать об экономии, пользуясь международным телеграфным сообщением. — Прошу простить меня, вашего предшественника на министерском посту, за то, что беспокою вас в эти трудные времена. Дело состоит в следующем. Я обнаружил, уже в который раз, что моя роль в событиях недавнего прошлого интерпретируется превратно и существует опасность, что положение, занятое мною в щекотливой ситуации, сложившейся несколько недель тому назад, будет истолковано неверно».

Девять из десяти по шкале напыщенности и высокопарности, с ухмылкой подумал Пауэрскорт. В роли оскорбленной невинности Роузбери просто неподражаем.

«Обращаюсь к вам для того, г-н министр, дабы запечатлеть в письменной форме мою роль в злосчастной истории мистера Родерика Мартина и тем самым прояснить ситуацию — как для вечности, так и ликвидировав всякую возможность недопонимания в настоящем. Факты говорят сами за себя. О кончине мистера Мартина мне стало известно от премьер-министра и от вас лично, как вы помните, во время заседания на Даунинг-стрит, 10 в конце прошлого года. Как в тот раз мне не было ничего сказано о существе миссии мистера Мартина в Санкт-Петербурге и об его намерениях, так и по сей день я остаюсь в этом отношении в полном неведении. Однако затем ко мне обратились, чтобы проконсультироваться относительно возможности убедить лорда Фрэнсиса Пауэрскорта в том, что ему необходимо выйти из отставки и расследовать обстоятельства гибели мистера Мартина. Соответственно этому я предпринял со своей стороны все, что было в моих силах, дабы содействовать задачам, стоящим перед правительством страны.