Ковыль (сборник) - Иван Комлев

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 34 35 36 37 38 39 40 41 42 ... 104
Перейти на страницу:

Вера повела брата домой, их не удерживали.

Глаза у Ани покраснели, она шла, низко опустив голову; Алексей – рядом, чувствовал себя в чём-то виноватым. За воротами кладбища они остановились, пропуская встречную похоронную процессию. Рыдал оркестр; выверенно, в такт медленному шагу, лил скорбь на поникшие плечи, на оголённые деревья, на разбитую дорогу. Ещё один земной странник успокоился и направлялся к месту вечного поселения.

Неподалёку от дома Аня остановилась, умоляюще посмотрела брату в лицо.

– Алёша, когда-нибудь это кончится?

В лице её мука, он не знает, что ей ответить, как ей помочь.

– Иногда я думаю, – взгляд Ани стал отрешённым, она будто смотрит сквозь него, – все смертны, и я тоже когда-нибудь умру. Спокойно думаю, как о посторонней. Но стоит мне вспомнить, что у меня есть Люба, что с ней может что-то случиться: нелепая случайность, болезнь, или – самое страшное – война, всё во мне тогда кричит и рвётся на части. Тогда я, кажется, готова на всё, лишь бы уберечь её, спасти! – Аня всхлипнула: – Нет, всё не так: я бы не смогла…

– Не надо.

– Вот голод… – она словно не слышит его. – Когда-то я думала: стану химиком, научусь делать продукты из угля или нефти, и если опять война, то я спасу… Нет, не спасти. Даже если бы мы научились, сумели бы избавить людей от призрака голодной смерти, то от ваших бомб спасения никому не будет. Никому.

В детстве в доме у них плакать было не принято, а после того, как увели мать, никто и вовсе не осмеливался пролить слезу; теперь же Аня плакала на глазах у брата второй раз, словно скопились все непролитые слёзы и хлынули через край. Алексей растерялся. Привлёк сестру к себе:

– Ну, будет.

Она отстранилась.

– Нет, ты пойми: атомную бомбу изобрели настоящие учёные, не мне чета, они-то что думали? Они же диалектику должны знать: если разом взорвать много таких бомб, то результат не будет равен сумме отдельно взятых, а многократно – в сто, в тысячу раз окажется страшнее! Всё разрушится, все погибнут! Вы – военные и политики – неужели не соображаете?!

Аня упрекала брата и требовала от него немедленного решения, словно от его желания и воли зависело: быть войне или не быть, зависела жизнь на земле. Он молчал.

– Я не за себя боюсь, – пожаловалась она, – я видела людей, страдающих от лучевой болезни…

Аня содрогнулась:

– Бедная Люба! Моя девочка… Когда ей первый раз укол ставили – она ещё совсем крошечная была! – я так ревела, так мне её жалко было!

Прохожие обходили их стороной, некоторые оглядывались, желая понять, что происходит. Алексей взял Аню под руку.

– Пойдём.

Она подчинилась, сделала с ним несколько шагов, потом, вздрогнув, остановилась, в глазах ужас:

– …Я ждала её, думала о прощении, а когда увидела её, поняла, что возврата нет, что отец её не принимает, и все… Особенно Верка: сколько в ней было ненависти! Тогда я поняла: быть мне всю жизнь виноватой не только перед матерью, а с ней заодно!

Алексей силой повёл её к дому. Аня обмякла, всхлипывает и бормочет, как в бреду:

– И эта… Поехала бы ко мне… Может, легче бы стало…

Ударила дверь, захлопнулась. Баба Поля некоторое время сидит недвижимо, видит, как за окном разошлись в разные стороны старшие и младшие. Парами пошли поврозь. Стало быть, не по пути им.

Что ж, одинаковых путей-дорог не бывает. Даже если люди идут вместе, бок о бок, как они с Тимофеем тридцать лет, и тогда нет единого конца; и обернись – и тоже увидишь, что и в прошлом ничего одинаково не сложилось. Только говорится так, что судьба одна, когда сплетутся две судьбы вместе, накрепко, люди думают и говорят, что одна, ан нет – разные: каждый со своей, как с родимым пятном, является на свет и уж никогда с ней расстаться не может. Бывает, что и три судьбы перехлестнутся так, что не разобрать, где чья.

Баба Поля поднимается, преодолевая ломоту в теле, идёт на кухню проверить, сколько чего осталось после поминок; она приглашала людей ещё приходить; совсем посторонние не придут, а кто ближе – будут, и надо их встретить как подобает. Потом она идёт на летнюю кухню; у будки – пёс, голову положил на вытянутые лапы и смотрит печально. Всё понимает. У бабы Поли на глазах появляются слёзы, и она забывает, зачем пришла в пристрой, садится на первый попавший табурет и замирает, даже не пытаясь собрать мысли в порядок.

Очнулась, когда услышала на крыльце стук – Абрамовна явилась в помощь. Абрамовна прошла по пустой избе, нигде не увидела бабу Полю, в испуге появилась на крыльце.

– Полина, ты где?

Баба Поля замёрзла в остылой за ночь избушке, на зов поднимается неохотно: хорошо было бы сидеть в ней, пока совсем не околеешь. Она молча выходит к Абрамовне. Та вмиг меняет настрой, будто и не теряла бабу Полю, спрашивает:

– Сегодня на кухне будем ставить?

Баба Поля шевелит приветствие посинелыми губами, согласно кивает головой. С крыльца видит, что за калиткой прошёл мужик, вошла в дом – увидела в окно, что он пошёл в другую сторону; потом опять.

– Позови, – говорит баба Поля Абрамовне, – там уже пришёл один.

– Гнать его надо, окаянного! – противится Абрамовна. – Это тот, вчерашний.

И баба Поля вспомнила. Был на поминках никому не знакомый, приблудный мужичонко. В первый заход за стол не осмелился сесть, а потчевался во вторую очередь. Но конечно, принял к тому времени – всем подавали, значит, и его не обнесли. Из-за стола вылез со своей партией, а потом с третьими снова потихоньку пристроился. Нагрузился так, что позабыл, где он есть, потянуло его на песню. Кышнули на него бабы, мужики под локотки на двор выставили и побили бы, если бы баба Поля не углядела их.

– Не смейте, – сказала, – грех!

Как же не грех обидеть человека, который на поминки пришёл?

Мужику до сознания что-то дошло: отпустили его – косым ходом ушёл со двора. А теперь вот похмельем мается.

– Позови, – повторила баба Поля.

Абрамовна повиновалась. И водки горемычному налила: подала, но не удержалась, молчком и незаметно от бабы Поли ткнула сухим кулаком питуха в загривок. Он всё принял с благодарностью – и наказание, и питиё: «В помин души».

К обеду собрался народ, не много пришло людей, только знакомые, да и то не все – кто смог.

К тому часу дети Тимофея Несторовича уже вернулись. Нагулялись. Но что-то прогулка не пошла им на пользу: смурные явились пуще прежнего, а Васенька так и пьян. Ещё водки выпил, загоревал совсем. Сычом смотрит на всех и слово непотребное нет-нет да и выкинет. Вера его одёргивает, но без толку, переморщится младшой и опять за своё:

– Стервецы!

Когда разошлись люди, Алёша обронил слово:

– Ты бы не пил больше.

– Родственнички! – Вася сдерживался при посторонних, когда же в доме остались только свои, загремел полным голосом: – Я вас уважаю! А мой школьный друг – скотина! Но и от вас дерьмом прёт!

1 ... 34 35 36 37 38 39 40 41 42 ... 104
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?