С шашкой против Вермахта. "Едут, едут по Берлину наши казаки..." - Евлампий Поникаровский

В числе пополнения пришли в батарею несколько человек, которые почти совсем не понимали ничего по-русски. Среди таких, например, был грузин Василий (Васо) Надашвилли и татарин Гулялий Гулялиев. Командир взвода лейтенант Ромадин, докладывая об этом, настаивал об отчислении их из батареи как не пригодных к службе. Выслушав такое заявление командира взвода, я решил поступить по-другому. Вызвал к себе сначала всех грузин — их было в батарее пять человек, а потом всех татар — их было в батарее тоже пять человек, на совет, как нам быть с товарищами, не знающими русского языка. Те и другие заявили, что овладеть русским языком нетрудно и они сами справятся с этой трудностью командиров. Среди грузин учителем объявился Александр (Сандро) Джишкариани, а среди татар Мизгари Туктамышев, оба хорошо владеющие русским языком. И я пожелал им удачи в этом сложном в боевой обстановке деле. Надо отдать должное этим товарищам, что через две недели все «руссконемые» понимали своих командиров и все их требования к ним, да и сами с большим удовольствием начали болтать по-русски, тренируя свою речь. А вот писать по-русски мы их так и не научили. Не было для этого ни условий, ни времени.

В один из дней с Надашвилли произошло ЧП. Дело в том, что батарейцы в свободное от занятий время не только пели песни, но и устраивали соревнования в поднятии тяжестей. А для этого где-то достали две двухпудовые гири. Так вот Надашвилли, этакий богатырь, детина двухметрового роста и в плечах косая сажень, этими гирями играл как мячиками, а в завершение заявил, что он может поднять на плечах даже комбатовского Казака (одна из крупных лошадей в батарее). Решили проверить хвастуна, привели коня. Надашвилли же погладил голову и круп коня, обошел его вокруг, потом залез ему между передних ног, крякнул и поднял его передок, да так высоко, что опрокинул коня на спину.

Проходивший рядом командир полка подполковник Беленко, увидев эту картину, объявил казаку Надашвилли двое суток ареста и тут же приказал отправить на гауптвахту. А мне при всех казаках прочитал нотацию за потворство издевательству над конем и объявил выговор (устный).

Таким образом, я во время отдыха в Тамбовке схлопотал два взыскания от командира полка.

Пожалуй, самой приметной личностью в батарее был полтавчанин Яков Синебок. Он выделялся ростом. Двести пять сантиметров. Каких только прозвищ не дают высоким людям, с кем и с чем их не сравнивают. Гулливер, Пожарная Каланча, Дядя Достань Воробышка, Фитиль, Коломенская Верста, Телеграфный Столб. Не избежал их и Яша Синебок. Но у него хватало ума и терпения относиться к ним снисходительно, как к чему-то привычному и забавному. Поглядывая сверху вниз на любителей прозвищ, он лишь усмехался: чешите, мол, языки, мне от этого ни жарко, ни холодно. Яков Синебок обладал еще и незаурядной физической силой. Мины в его руках — он был в расчете заряжающим — выглядели детскими игрушками. Когда надо было менять огневую позицию, Синебок просил не разбирать миномет, как это обычно делается.

— Зачем? Сподмогните-ка, хлопцы, на плечо мне закинуть этот самоварчик. Я унесу, куда надо.

Закидывали, и он нес. А наш «самоварчик» весил около восьмидесяти килограммов. Из личного оружия предпочитал винтовку, а не кавалерийский карабин, из шанцевого инструмента — большую саперную лопату.

Своим двухсотпятисантиметровым ростом Яков доставил немало хлопот старшине батареи Алексею Елизаровичу Рыбалкину.

— Да как я тебя, детину такую, — спросил старшина не то себя, не то казака-новобранца, едва оглядев его, — одевать, обувать буду? Ты же ни под какие военные стандарты не подходишь.

Спрашивай не спрашивай, а одевать, обувать надо. Бойцу нет никакого дела до того, стандартный он или нестандартный.

На учебно-формировочном пункте, где всех других экипировали, для Якова, кроме армейского белья, ничего не нашлось: ни сапог, ни шинели или телогрейки, ни гимнастерки и брюк. На батарею он явился в том, в чем уехал из дому. В батарейной каптерке на рост казака ничего подходящего не нашлось.

— Ну ладно, — сказал старшина, — пошукаем в полковом и дивизионном складах обозно-вещевого снабжения.

Два дня старшина «шукал» в тех складах, да так ничего и не вышукал. Вернулся, чертыхаясь. Вызвал в каптерку Синебока. Теперь внимательно его оглядел. Взгляд задержал на ногах.

— Какого размера обувку носишь?

— Сорок восьмого.

— Что? — От удивления у старшины глаза на лоб полезли. Он внезапно рассмеялся. — Я-то, старый дурень, сорок пятый, сорок шестой искал. Думал, больших не бывает. А тут сорок восьмой! Вот это лапы так лапы! Слыхом не слыхивал про такие. Да ты понимаешь, Малыш? Может, во всей нашей армии не найдется человека с такими лапами.

— Найдется.

— Это где ж еще?

— Рядом. В пушечной батарее нашего полка. Дружок мой туда попал, Карапыш.

— И он точно такой же, как ты?

— Как с одной колодки. Рост — двести пять, вес — сто тридцать, размер обуви — сорок семь. И по имени тоже Яков.

— А где, прости меня, такую колодку сделали? На каких хлебах вы росли?

Насчет колодки Яков промолчал, про хлеба же, на которых росли, не без гордости заметил:

— На полтавских!

Оба они — и Яков Синебок, и Яков Карапыш — оказались из села Кнышевки Полтавской области. Оба — с двадцать третьего года рождения. В одной школе и в одном классе учились. Вместе были призваны в армию.

— Жаль только, что не вместе служим, неладно получилось…

— Ладно не ладно, — ворчал старшина. — Тут с одним мороки не оберешься. А ну-ка бы двое?

С полкового склада старшина принес самых больших размеров шинель, гимнастерку, брюки, надеясь, хоть что-нибудь подойдет.

— Примеряй!

Примерили. Ничего не подходило. Шинелька выглядела пиджаком-кацавейкой. Хлястик сидел не на талии, а на лопатках. Прямо от груди разлетались шинельные полы. Гимнастерка была широкой в плечах, но по длине едва доставала пупа, а рукава — до локтей. Гачи брюк не прикрывали икр.

— Не было печали, так черти накачали, — бурчал старшина, выпроваживая Синебока из каптерки. — Придется мастерить самим.

Каждое подразделение для таких случаев имело мастеровых людей, хоть и не всегда квалифицированных.

— Обожди, Малыш, — остановил Синебока старшина. — Слышал я, что Петр Первый, русский царь, тоже «нестандартным» был. Говорят, сапоги-то он сам себе тачал. Да такие, что износу им не было.

— Извините, товарищ старшина. Я не царь. И сапожничать не умею.

— Жаль. В жизни бы пригодилось.

Тем вечером старшину увидели за необычным занятием. Топором он вытесывал из березовых чурбаков сапожные колодки. Через несколько дней сапоги-скороходы были готовы. Рыбалкин принес их мне показать. Ничего, хоть и неказистые, но добротные, из юфтевой кожи. Я свободно в них обулся, не снимая с ног своих сапог.

— А как с обмундированием богатыря?