Голова королевы - Эдвард Марстон

— Безотлагательно, Ник.

— Нельзя ли поручить это Джорджу Дарту?

— О нет! — вскричал Фаэторн. — Не хочу оскорбить получательницу, отправив такого жалкого посыльного. Это работа для настоящего мужчины, а не для безусого юнца с беличьей мордой вместо лица. — Фаэторн вытащил из дублета письмо и запечатлел на конверте долгий поцелуй, прежде чем вручить его Николасу. — Отдай лично в руки. И дождись ответа.

— Хорошо.

Хихикнув, он игриво стукнул Николаса по спине и направился в гримерную, чтобы поделиться своей радостью с остальными актерами.

Сэмюель Рафф снова подошел к Николасу, подняв брови.

— Правильно ли я понял, о какой даме идет речь?

— Да, Сэм.

— А мистер Фаэторн знает о ее репутации?

— Скандальные поступки привлекают Лоуренса.

— Ну, возможно, он не находил бы леди Розамунду Варли столь очаровательной, если бы знал столько же, сколько знаю я. Леди Варли весьма неразборчива в связях. — Рафф понизил голос. — А известно ли мистеру Фаэторну, что она некогда была любовницей графа Банбери?

Чипсайд был самым большим и шумным из лондонских рынков. Сотни крестьян стояли здесь плечом к плечу за прилавками, предлагали товары, лежащие в корзинках, или просто совали их под нос покупателям. Рынок, открывавшийся рано утром с ударом колокола, представлял собой бурлящую массу человеческих тел в котле из шума и вони. Самую лучшую птицу и молоко продавали на Лиденхолл-стрит, а те, кто искал рыбу, отправлялись на Фиш-стрит или на набережную. Но именно на Чипсайд можно было приобрести все сразу, потолкавшись среди многочисленных покупателей и продавцов.

Проходя сквозь бесконечные торговые ряды, Николас Брейсвелл думал о своем. Он неловко чувствовал себя в роли посредника между Лоуренсом Фаэторном и его новой возлюбленной. Во-первых, он симпатизировал миссис Фаэторн, во-вторых, добавился новый штрих, вызывавший беспокойство. Если леди Розамунда состояла в интимной связи с лордом Банбери, то вполне возможно, что Банбери использует роковую красавицу, чтобы нанести удар по труппе соперника.

Николас шел в сторону собора святого Павла. Удар молнии лишил здание колокольни[22], но оно все равно величественно возвышалось над горизонтом. У ограды вокруг стен теснились домики и лавки, а целая армия преступников обчищала карманы горожан как в самом соборе, так и на площади рядом с ним. Даже будучи погруженным в свои мысли, Николас внимательно следил, чтобы рядом не терлись подозрительные личности.

К тому моменту, как Николас очутился у Ладгейт, ему уже окончательно расхотелось участвовать в любовной интриге, которая может навредить всей труппе. Завидев постоялый двор «Белль Совидж», Николас ощутил внутренний трепет. Это место сыграло особую роль в его судьбе: именно здесь, во время веселого представления, которое давала труппа королевы, он впервые почувствовал влечение к таинственной театральной жизни. Холодный апрельский день определил будущее Николаса и направил его к «Уэстфилдским комедиантам». Несмотря на все трудности, Николас искренне любил свою труппу и был готов защищать ее от любой угрозы. Задумчиво глядя на здание постоялого двора, Николас принял решение. В интересах труппы необходимо спасти Лоуренса Фаэторна от последствий набирающей силу страсти.

Добравшись до огромного роскошного особняка четы Варли, Николас передал письмо горничной и узнал от нее, что госпожи нет дома. Николас обрадовался, что не придется доставлять ответ.

Повернув обратно в сторону Сити, Николас снова задумался о своих поисках. Уилл Фаулер перед смертью просил его найти убийцу. Не проходило и дня, чтобы Николас мысленно не повторял слова клятвы. Он обязательно отыщет Рыжебородого.

Николас шел по Флит-стрит, когда вдруг ему в голову пришла мысль, от которой он замер как вкопанный. Избитая девушка в «Надежде и якоре» говорила о свежих ранах на спине клиента, и Николас думал, что Рыжебородого привязали к телеге и протащили по улицам, а потом высекли за какое-то преступление. Но сейчас он вдруг понял, что Рыжебородый мог получить шрамы и иным образом.

Быстрым шагом он двинулся в сторону Брайдвелла. Это огромное несуразное здание из красного кирпича, опоясанное тремя дворами, Генрих Восьмой построил для себя. Здесь жили члены королевской фамилии и останавливались почетные гости из других стран. Через восемь лет дворец отдали французскому посланнику, а со времен Эдуарда здесь обитал народ попроще. Брайдвелл стал исправительной тюрьмой и больницей.

В бывшем королевском дворце поселились сироты, бродяги, мелкие преступники и проститутки. Режим здесь был очень строгим, и когда Николас добрался до места, то имел возможность воочию убедиться в этом. Сюда только что доставили толпу бродяг, и церковные служители прилюдно пороли их. Взрослым — дюжина ударов плетьми, детям — полдюжины. Голые по пояс бродяги визжали и выли от боли, пока их наказывали.

Несколько зевак пришли насладиться зрелищем чужих страданий, но Николас предпочел отвернуться. Ему не доставляло удовольствия смотреть, как плети рассекают кожу, а из ран брызжет кровь. Во время службы на корабле Николасу часто приходилось видеть, как пороли провинившихся, и от жестокости наказания у него всегда сосало под ложечкой.

Рядом стоял тощенький мужичонка, не разделявший переживаний Николаса. Он подбадривал служителей и радостно взвизгивал при каждом ударе:

— Пусть они тоже почувствуют вкус плети! Каждому по сотне ударов!

— Кого вы имеете в виду? — спросил Николас.

— Ну, они! Плененные испанцы! С Армады! Их нужно пороть каждое утро!

— Но за что?

— За то, что они говорят на таком отвратительном наречии!

Мужичонка загоготал и повернулся к Николасу спиной. Вскоре он снова поносил пленных, призывал пороть их покрепче и наслаждался каждым стоном, который удавалось выбить из искромсанных тел. Николас презирал таких людей всех душой, но тем не менее был благодарен этому человеку: он напомнил, что в Брайдвелле содержались также пленные гишпанцы и католики.

Сам не понимая до конца, что к чему, Николас Брейсвелл почувствовал, что только что сделал важное открытие. Он двинулся прочь, а в душе его нарастало волнение.

Упрямство всегда было отличительной чертой Марджери Фаэторн. Уж если она принимала решение, то ни за что не сворачивала с намеченного пути. Как ни старался муж задобрить и смягчить ее, самые хитрые уловки не помогали. Марджери награждала Лоуренса холодным презрением, а потом вдруг стегала, как плетью, язвительным словом, и ему казалось, что его семейная жизнь состоит из огня и льда. Марджери не собиралась успокаиваться до тех пор, пока муж не признается в измене, но Лоуренс не мог заставить себя назвать имя возлюбленной. Отношения между супругами зашли в тупик.