Голова королевы - Эдвард Марстон

Он заранее продумал речь ради такого случая:

— Великий Гектор, отложив свой меч, готов к груди своей прижать подругу!

Лоуренс снял шляпу и поклонился. Дама тихонько зааплодировала и подошла к свету. Все именно так, как Фаэторн рисовал в своем воображении.

— Я так долго ждал этого!

Он обходительно, но дерзко подошел к своей гостье и приподнял капюшон, чтобы вкусить мед нежных губ. Поцелуй получился короткий и странным образом знакомый. Лоуренс отпрянул и заглянул даме в лицо. Любовное томление тут же исчезло без следа. Перед ним стояла его собственная жена.

— Ты все это устроил для меня, Лоуренс?

— Для кого же еще, моя голубка?

И снова актерская выдержка не подвела Фаэторна.

Давно перевалило за полночь. Внезапный ливень низвергся на лондонские улицы, смывая мусор стремительными водными потоками. Шлепая по лужам и пошатываясь, Бенджамин брел домой и клял на чем свет стоит мерзкую погоду. Отвратительный день. Он в сердцах ушел от «Уэстфилдских комедиантов» и только сейчас понял, какую совершил ошибку. Он теперь бесполезен. Джайлс Рандольф нуждался в Бене, лишь пока тот мог вредить уэстфилдцам.

К тому времени, как Крич добрался до своего дома, он вымок до нитки. Спотыкаясь, он побрел наверх. Громко рыгая, вошел в свою крошечную комнатенку, с трудом доковылял до матраса и рухнул на него в надежде как следует проспаться. Но тут чьи-то сильные руки схватили его и усадили на единственный стул.

— Присядьте, сударь!

— Кто вы? — буркнул Крич, сбитый с толку.

— Старый друг зашел к вам в гости.

Слишком пьяный, чтобы подняться, и слишком слабый, чтобы протестовать, Крич послушно сидел на стуле, пока незнакомец зажигал свечу. Желтое пламя осветило лицо непрошеного гостя.

— Брейсвелл!

— Мы не закончили разговор, Бен.

— Нам не о чем говорить. Меня с вами больше ничего не связывает.

— Зато кое-что связывает с труппой Банбери. — Он показал перчатки. — Перчатки украдены у Хью Веггса. А вот и ноты Питера Дигби. А еще я нашел чепчик из реквизита Джона Таллиса, ботинки Джорджа Дарта и еще массу вещей, которые ты стащил у нас. — Николас с отвращением оглядел жилище Крича. — Жаль, что ты не принес сюда метлу Томаса. Пригодилась бы!

— Пошел вон! — сонно пробормотал Крич.

— Нет, пока мы не поговорим, Бен, я никуда не уйду. Это ты украл? — Николас сунул актеру под нос маленький барабан. Крич молчал, и суфлер схватил его за горло. — Отвечай!

— Мне трудно… дышать…

— Ты украл? — повторил Николас, сжимая горло Крича еще сильнее.

— Да.

— И остальные вещи?

— Да.

— Ты специально покалечил Дика Ханидью?

— Ты меня задушишь!

— Говори!

— Да.

— Чтобы помочь труппе Банбери?

Почувствовав, что ему не хватает воздуха, Крич кивнул. Николас разжал руки и сделал шаг в сторону, чтобы взять какой-то предмет со стола. Крич снова начал рыгать, потирая шею. Николас наклонился к нему и ощутил его несвежее дыхание.

— Тебе еще кое-что надо мне рассказать, Бен. Ты знаешь Рыжебородого. Вы сообщники.

— Господом Богом клянусь, я никогда раньше не видел этого парня!

— Вы напали на меня ночью в Бэнксайде, — продолжил Николас с глухой яростью. — Вы действовали заодно.

— Это неправда!

— Тогда как к тебе попало вот это?

Николас кинул какой-то предмет на колени Кричу, и тот уставился на него затуманенным непонимающим взором. Вместе с остальным награбленным добром лежал суфлерский экземпляр «Победоносной Глорианы».

Уэстфилдцы привыкли к странностям своего ведущего актера, но время от времени он их все же удивлял. Когда Лоуренс созвал труппу на собрание, они не ожидали ничего особенного. Сначала он, по обыкновению, произнесет речь, упрекнув коллег в «ужасных ошибках», потом похвалит за какие-нибудь недавние успехи, а в конце напомнит о том, что им приходится постоянно соперничать с другими труппами, и призовет не жалеть сил для прославления «Уэстфилдских комедиантов».

Но в это утро все вышло иначе. Фаэторн даже выглядел как-то по-другому. Вместо живого и энергичного Лоуренса пред ними предстал скучный и изнуренный человек. Тут же пошли шутки насчет бессонной ночки.

— Не мудрено, что Лоуренс еле ходит, — обратился Барнаби Джилл к Эдмунду Худу громким шепотом. — Леди сломала ему мужское достоинство!

— В самом деле, что это с ним такое? — недоумевал Худ.

— Во всем виновата похоть, Эдмунд. У него пресыщение.

Вместо того чтобы обрушить на актеров словесный водопад, Фаэторн говорил тихо и без всякого выражения. Никаких порицаний, никаких похвал, никаких вдохновляющих напутствий. Одной рукой Фаэторн оперся о косяк.

— Доброе утро всем вам, джентльмены. Я хочу поговорить о нашем будущем, — Фаэторн подавил зевоту. — Следующие полтора месяца мы будем играть в основном здесь, а еще в «Красном льве» в Степни, в «Голове кабана» близ Алдгейт, в «Куртине» и в «Ньюингтон-Батс». Кроме того, мы дебютируем в «Розе». — Еще зевок. — Репертуар следующий: «Любовь и счастье», «Две девицы из Мильчестера», «Безумие купидона», «Королева Карфагена», «Брак и озорство» и… — веко еле заметно задергалось, — «Гектор Троянский». На этом все, джентльмены. — Раздался гул голосов. Лоуренс Фаэторн повысил голос: — И вот еще что!

Сразу же воцарилось молчание. Лоуренс никуда не торопился.

— Вот еще что, джентльмены, — повторил он обыденным тоном, словно собирался сообщить незначительную новость. — «Уэстфилдских комедиантов» пригласили на Рождество… сыграть при дворе.

Известие было встречено ликованием, и Фаэторн с улыбкой наблюдал за своими подопечными. Казалось, к нему полностью вернулось привычное расположение духа, и он разделял всеобщую радость. Выступление при дворе не принесет больших денег, зато сразу поднимет статус труппы на новый уровень. В прошлом году во время рождественских торжеств подобной чести удостоилась труппа Банбери — теперь уэстфилдцы потеснили их.

Николас Брейсвелл наблюдал за происходящим с кривой усмешкой. Фаэторн не мог просто рассказать хорошую новость коллегам, нет, он устроил целое представление, напустив на себя усталость, чем ввел всех в заблуждение. Николас вглядывался в лица собравшихся в гримерке и видел, какое сильное впечатление известие произвело на всех. Но более всего Николаса интересовал Сэмюель Рафф. Актер сидел в уголке, его глаза горели, как у человека, чья мечта сбылась. Актер-неудачник, изгнанный из театра, а потом спасенный от безвестности. Вместо того, чтобы на Рождество доить коров в Норидже, он будет выступать перед королевой Елизаветой. Николас очень радовался за приятеля.