Антисоветский роман - Оуэн Мэтьюз

В конце апреля, через несколько недель после моего приезда в Москву, внезапно, всего за одну ночь наступила весна. Только накануне вечером дул пронзительный ледяной ветер, хотя последние остатки грязного снега растаяли уже на прошлой неделе, обнажив на газонах голую и черствую землю. Но, проснувшись поутру, я увидел над головой сияющее синее небо; набухавшие в последние дни почки на кустах и деревьях вдруг лопнули, и в воздухе определенно запахло жизнью. В тот же день, к вечеру, в городе уже прочно установилась весна.

Подобно появившимся бабочкам, на улицы выпорхнули, сбросив зимние пальто, девушки в мини-юбках и туфельках на высоких каблуках. По воскресеньям я гулял по засыпанным гравием дорожкам Цветного бульвара и доходил до Садового кольца. На Самотечной площади я сворачивал к площади Маяковского и шел в американский гриль-бар. Обычно там собиралась компания сотрудников «Москоу таймс» поболтать под покровом сигаретного дыма, скрываясь за развернутыми газетами и потягивая яичный ликер. Вот, говорил я себе, наконец-то я живу полноценной жизнью иностранного журналиста: блеск богатства, девушки, крепкая выпивка, смелые раскованные коллеги, братство молодых, оторванных от дома людей, встретившихся в этом удивительном и необычном городе. Но, разумеется, в обществе новых коллег я старательно скрывал свое ликование под маской искушенного скептика.

Страшен не лед, а то, что под ним.

Алексей Сунцов — Мервину, 1961 год.

Мервину быстро наскучило составление отчетов о советской системе высшего образования. Вадим открыл ему ту Россию, куда он стремился, волнующую, романтическую страну, о которой он мечтал, прилежно овладевая русским языком, и необузданность, ее непредсказуемость и восторженность проникали в его кровь. С ними появилась беспечность и ощущение некоторой свободы.

Один оксфордский друг прислал Мервину письмо с просьбой о небольшой услуге. Он готовил к изданию сборник стихов Бориса Пастернака и просил прислать кое-какие его ранние сочинения, которые можно было найти только в Библиотеке им. Ленина. Но тут возникало одно осложнение. Несколькими месяцами раньше за роман «Доктор Живаго» Пастернаку была присуждена Нобелевская премия. Правда, под давлением Союза писателей, который в полном единении с партией посчитал роман вредным восхвалением дореволюционной России, Пастернак вынужден был отказаться от премии. Фактически его спасла от ГУЛАГа только всемирная известность. Вывоз произведений писателя из Советского Союза был делом опасным, возможно, противозаконным и определенно пагубным для карьеры. Однако Мервин сразу согласился.

Получив в Ленинке фотокопии, он упаковал их в два конверта и незаметно сунул в пакет с дипломатической почтой, чтобы их не конфисковали на советской таможне.

Через неделю Мервина вызвали к начальнику канцелярии, и он направился в великолепно обставленный кабинет Хилари Кинга, не сомневаясь в том, что его ожидает серьезная головомойка. Действительно, тщательно досматривающие дипломатическую почту сотрудники Форин-офиса уже известили начальника, что ими обнаружены незарегистрированные вложения. Посольство очень щепетильно относится к жалобам советской стороны, с убийственной вежливостью заявил Кинг молодому сотруднику посольства.

Могу себе представить выражение лица моего отца, когда он, возмущенный, вышел из канцелярии. Мне часто приходилось видеть эту подавляемую злость, находящую выход во вспышках гнева, обычно после того, как она тлеет под внешней ледяной вежливостью несколько минут или даже часов. Правда, Мервин благоразумно попросил Кинга извинить его, но в душе продолжал злиться на Форин-офис за потворство мелочным требованиям Советов. Его глубоко оскорбило то, что он получил выговор за поступок, который любому человеку, находившемуся за пределами этого ограниченного мирка дипломатической бюрократии, представлялся совершенно нормальным. Кипя от возмущения, Мервин отправился по застеленному толстым ковром коридору в свой крошечный кабинет.

Вскоре посольство нашло тонкий способ выразить Мервину свое недовольство. В его квартиру подселили молодого работника, а Мартину Дьюхерсту предоставили отдельную квартиру. Затем Мервину перестали выплачивать деньги на содержание прислуги.

Нужно было уходить, но куда? И тут в «Таймс» появилось объявление о программе обмена студентами между Советским Союзом и Британией — впервые в современной истории! Мервину эта программа показалась спасательным тросом, по которому он выберется из посольства с его атмосферой холодной любезности и окажется в обществе беспечных студентов, а заодно — быть может — избавится от вездесущих гунов. Но появилась проблема. Мервин был аккредитованным дипломатом, правда, в списке работающих в Москве дипломатов в 1958 году его имя стояло последним. К тому же вряд ли советское Министерство иностранных дел поверит его внезапному решению изменить столь важный статус на положение скромного студента. Первым делом Мервин подал заявление, чтобы его исключили из узкого круга сотрудников, допущенных к секретным документам, и отказался от проверки своей благонадежности. Похоже, посольство только радо было избавить его и от первого, и от второго, а затем направило его документы в Министерство иностранных дел СССР. И после соответствующего рассмотрения ему было отказано.

Мервин на экскурсии в Кусково весной 1959 года.

Сидя с Вадимом в ресторане «Баку» за кебабом и водкой, Мервин поведал ему о своих проблемах, возмущаясь отказом министерства. Русский друг сочувственно кивал, не забывая наполнять рюмки.

— Не спеши огорчаться, Мервин, — успокоил его Вадим. — Я узнаю, не сможет ли помочь мой дядя.

Мервин воспрял духом. Таинственный родственник Вадима, высокопоставленный босс с «ЗИЛом» и роскошной дачей наверняка сумеет убедить министерство изменить свое решение. Вадим не сказал ни слова о том, чего он ждет от Мервина за эту услугу. И в заключение вечера они выпили за Мервина — будущего аспиранта МГУ и друга советского народа.

— Итак, вы поступаете в МГУ. — Когда Мервин пришел попрощаться, посол сэр Патрик Рейли держался с ним дружелюбно, несмотря на промахи, допущенные молодым человеком за короткий срок дипломатической службы. — Весьма странно и неожиданно. Удивительно, как это министерство дало вам разрешение?

Последовала долгая пауза. Не место и не время было Мервину рассказывать про Вадима и его дядю, о вечерах, проведенных в городе с новыми друзьями, о необъяснимом решении министерства в последнюю минуту сменить отказ на согласие. Он промолчал. Не получив ответа, посол протянул ему руку:

— Что ж, желаю вам удачи.

Несколько дней, оставшихся от отпуска, Мервин решил использовать для поездки в Среднюю Азию. Одна сотрудница канцелярии посольства, чьей обязанностью было сжигать секретные документы, настоятельно порекомендовала ему побывать в Бухаре. Мервин оживленно рассказывал о своих планах Вадиму, которого нисколько не заразил горячий интерес его английского друга к историческим местам. Мервин добирался туда с пересадками, на небольших, но надежных самолетах Аэрофлота. Посетив Ташкент и Самарканд, он прибыл в Бухару.