Пикник у Висячей скалы - Джоан Линдси

За ужином Розамунд уловила внезапную улыбку Мадемуазель над тарелкой с ирландским рагу и верно догадалась о ее мыслях. Без очаровательной французской учительницы жизнь в колледже станет невыносимой. Она подумала: «Зачем я здесь, среди этих глупых детей?» – и решила, что на Пасху попросит родителей забрать ее из школы навсегда.

Не только Сара Уэйборн, но и миссис Эпплъярд нуждалась в медицинской помощи. За последние недели директриса сильно потеряла в весе, и широкие шелковые юбки обвисли на ее массивных бедрах. Дряблые щеки то бледнели и впадали, то приобретали тускловато-красный оттенок и раздувались. «Будто оставленная на солнце рыба», – Бланш шепотом говорила Эдит. Девочки хихикали в тени Афродиты, глядя, как суровая дама медленно поднимается по лестнице из холла. На полпути к первой площадке миссис Эпплъярд заметила Минни с подносом и злобно спросила:

– У нас тут что, немощные?

Минни, в отличие от кухарки и Элис, никогда не боялась хозяйки.

– Ужин для мисс Сары, мэм. Мадемуазель попросила принести девочке чего-нибудь – малютка плохо себя чувствует.

Когда Минни подошла к двери в комнату Сары, ее окликнула миссис Эпплъярд, направлявшаяся в свою просторную спальню прямо над кабинетом, чтобы лечь спать пораньше.

– Скажи мисс Саре, пусть не гасит свет – я зайду поговорить с ней.

Сара сидела в кровати при тусклой газовой лампе, ее густые волосы были распущены и спускались по узким плечам. Выглядела она, как показалось Минни, почти симпатичной из-за лихорадочного румянца и блестящих темных глаз.

– Смотрите, мисс, вот вам отличное вареное яйцо по специальному указанию Мадемуазель. Желе и сливки я сама стащила для вас с обеденного подноса мадам.

Тоненькая ручка высунулась из-под одеяла.

– Уноси. Я к этому не притронусь.

– Ну же, мисс Сара, что за детские глупости! Вы большая девочка, сколько вам уже, тринадцать?

– Не знаю. Даже мой опекун не в курсе. Иногда мне словно век.

– Это чувство пройдет, когда вы уедете из школы и за вами начнут бегать мальчишки – вам, мисс, нужно немного веселья.

– Веселья! – повторила девочка. – Веселья!.. Иди сюда. Иди поближе к кровати, и я расскажу тебе то, о чем не знает никто в колледже, кроме Миранды, а она обещала ни за что не проболтаться. Минни! Я выросла в сиротском приюте. Веселья! Порой он мне до сих пор снится, особенно когда я долго не могу уснуть. Однажды я сказала, что было бы здорово работать наездницей в цирке и скакать в переливающемся платье на чудесном белом коне. Хозяйка приюта испугалась, что я хочу убежать, и побрила мне голову. Я укусила ее за руку.

– Тише, мисс. Не плачьте. – Добродушная Минни была жутко растеряна. – Послушайте, дорогая, я оставлю поднос на умывальном столике, вдруг вы передумаете. Господи, чуть не забыла! Мадам просила передать вам, что она зайдет, так что не гасите свет. Уверены, что не попробуете желе?

– Ни за что! Даже если бы умирала с голоду! – Девочка отвернулась к стене.

В купе второго класса мельбурнского поезда Рег и Дора Ламли болтали без остановки; сестра то и дело вытирала слезы злости, восклицая: «Чудовищно! Не может быть! Да что ты говоришь! Как она посмела!», пока за окном в сгущающихся сумерках мелькали полустанки. Брат уже помышлял о том, как добиться выплаты полной зарплаты за семестр.

– Кто знает, Дора, вдруг старушке в скором времени грозит банкротство.

Когда поезд подъехал к станции Спенсер-стрит, было решено, что Дора отправится с братом в Уоррагул и будет заниматься хозяйством в полуразвалившемся домике стареющей тетки.

– По-моему, не так уж плохо, Дора. В конце концов, тетя Лидия не будет жить вечно.

На этой вдохновляющей ноте они вышли из поезда и пересели на трамвай, который повез их к небольшому приличному отелю по приличной городской улице. Дору переполняло восхищение ее талантливым решительным братом, заранее заказавшим два дешевых однокомнатных номера во флигеле. Они как раз успели на поздний ужин, и, проглотив холодной баранины с крепким чаем, уставшие брат с сестрой пошли спать. Около трех часов ночи масляная лампа, оставленная гореть слишком близко от развевающейся занавески на деревянной лестнице, упала на пол. Языки пламени начали пожирать потертые обои и вздувшуюся краску. Никем не замеченные клубы дыма повалили на улицу из окна на лестничной площадке. Через несколько минут весь флигель был объят бушующим огнем.

Последний выход в свет Рега Ламли сопровождался таким жарким интересом со стороны общественности, что после смерти молодой человек превратился едва ли не в феникса, восставшего из горящего отеля. Магазин в Уоррагуле, где он пятнадцать непримечательных лет работал, спорил и разглагольствовал, закрыли на полдня в связи с похоронами брата и сестры Ламли – неизвестно, оценил бы такой жест покойный, который наконец лишился возможности высказывать свое мнение.

В предыдущей главе мы наблюдали, как пять недель спустя в городском отеле буквально сгорела дотла одна часть из сети событий, что начались у Висячей скалы. В выходные, когда случился пожар, еще один сегмент постепенно двигался к завершению среди горных туманов Лейк-Вью. Майк провел в городе почти неделю, а Фитцхуберты вернулись на зиму в Турак, но затерявшееся письмо от солиситора вынудило его провести пару дней у горы Маседон. Альберт встретил приятеля на станции Маседон вечером в субботу, двадцать первого числа; более того, поезд Майка прошел в нескольких дюймов от поезда Ламли, направлявшегося в Мельбурн. Когда повозка ехала по аллее из каштанов, уже оставшихся без листьев, начался едва заметный мокрый снег.

– Да, зима в этом году рано, – сказал Альберт, поднимая воротник. – Неудивительно, что богачи уезжают отсюда до следующего лета. – В доме светились всего несколько окон, хотя обычно его фасад был залит огнями. – Кухарка еще не уехала в отпуск, а Бидди направились в Турак вместе с семьей. Твоя прежняя комната готова, дрова в камине. – Он ухмыльнулся. – Ты же знаешь, как их разжечь? – В холле мерцала одна тусклая лампа, через открытую дверь гостиной виднелись укрытые диваны и стулья. – Не слишком радостная обстановка, да? Давай-ка ужинай и спускайся в конюшню, у меня там есть бутылка грога – полковник подарил в день отъезда.

Однако Майк чувствовал себя уставшим и подавленным и пообещал прийти только завтра.

Дом в Лейк-Вью, лишенный ежедневного присутствия хозяев, выглядел безжизненным. Он существовал только в качестве удобного места отдыха для тети и дяди и не имел собственной индивидуальности. Сидя с подносом у огня, Майк вяло жевал кусок мяса и предавался размышлениям о разнице между Лейк-Вью и Хэддингем-Холлом, чьи увитые плющом стены стояли и простоят сотни лет, господствуя над жизнью последующих поколений Фитцхубертов, которые сражались и погибали за свою норманнскую башню.

На следующее утро письмо солиситора оказалось там, где Майк и ожидал его найти – в дальнем углу ящичка стола в гостевой комнате. Было воскресенье, и, так как Альберта ждала загадочная встреча по поводу лошади на какой-то далекой ферме, Майк провел большую часть дня в бесцельном блуждании по участку вокруг дома. В полдень клубившийся туман поднялся, и стал виден сосновый лес на фоне светло-голубого неба. После обеда, когда судорожно пробились бледно-желтые лучи солнца, он пошел к дому садовника, где Катлеры встретили его объятиями и угостили горячими лепешками и чаем на уютной кухоньке.