После долго и счастливо - Хлоя Лиезе

говорит не «соблазни меня». Он говорит «дотронься до меня, и попрощаешься со своими яйцами».

Мой взгляд скользит выше по её телу и застывает. Должно быть, она надела его перед уходом, но я заметил только сейчас. Она снова носит кольцо в носу. Она сняла его несколько недель назад, пробормотав что-то про желание быть воспринятой всерьёз перед повышением. Я оплакивал его потерю, потому что с этим изящным серебряным колечком в носу, с короткими небрежными волнами волос и великолепным лицом, она выглядела такой горячей, крутой и красивой. Она выглядела как Фрейя. А когда она сняла пирсинг, возникло такое чувство, будто она отложила в сторону часть себя, что делала её счастливее всего. Ту свободную, орущую в караоке и не терпящую никакой фигни женщину внутри неё.

Теперь пирсинг вернулся. И я гадаю, вдруг та часть её, что ей приходилось подавлять, тоже вернулась. Я надеюсь на это.

Фрейя заканчивает наносить солнцезащитный крем на лицо и замечает, что я смотрю на неё. Наши взгляды встречаются в отражении зеркала.

— Увидимся там, — коротко говорит она.

Затем уходит. Я упираюсь лбом в стенку душевой кабины и делаю воду ледяной.

Вытершись и надев плавки, я спускаюсь по лестнице и осматриваю дом. Когда мы приехали сюда, я целиком зациклился на том, чтобы помыться, и мало внимания уделил дому, но теперь я вижу, что он великолепен. Просторный, но вместе с тем уютный, с большими окнами с обеих сторон. Стены холодного белого оттенка, балки и полы из тёмной древесины. Ткани и картины тёплых и гостеприимных природных тонов, мебель в стиле 1950-х, множество благоухающих комнатных цветов с яркими лепестками и блестящими тёмно-зелёными листьями. Я с завистью смотрю на большой L-образный диван карамельного цвета и впитываю тишину. Мне хочется вздремнуть. Но мне стоит пообщаться со всеми на берегу. А вздремнуть всегда можно на солнце.

Закончив осматривать гостиную, я поворачиваюсь к открытой зоне столовой и кухни и иду вперед, но тут воздух пронзает долгий непристойный свист.

Я застываю, затем медленно оборачиваюсь через плечо.

В дальней стороне гостиной, в тёмном углу сидит попугай, которого я каким-то образом пропустил, и раскачивается на своей жёрдочке. Большой зелёный попугай, который резким движением склоняет голову набок и смотрит на меня.

Я оглядываюсь по сторонам, ожидая, что кто-то из Бергманов выскочит из-за угла и засмеётся над своим уморительным розыгрышем. Ха-ха. Давайте перепугаем Эйдена подкатывающим к нему попугаем.

Эта птица же не идёт в комплекте с домом, нет? Если так, то мне кажется, что кто-то должен был предупредить меня о здоровенном непристойном попугае.

— Вот это жопа, — верещит он.

Мои брови взлетают выше.

— Прошу прощения?

Вертя головой, попугай будто задаёт ритм, затем говорит:

— Тугая киска, вонзиться быстро…

Срань господня.

Я направляюсь к птице, не зная, что именно сделать, но она продолжает.

— …Шлёпни по жопке, пусть это случится…

Я резко хлопаю в ладоши.

— Тебе нельзя такое говорить. Это… это… семейный отпуск.

Попугаю плевать.

— Слижи сливки с премиум киски, вот так, продолжай лизать, заставь меня кричать!

— Эй! — я достаточно близко, так что от следующего моего хлопка попугай дёргается, затем склоняет голову набок и снова протяжно свистит.

Я упираю руки в бока.

— Ну серьёзно.

— Привет, красавчик, — чирикает он.

— И тебе привет, — говорю я. — Не надо больше… вот этого, ясно?

Попугай ершится, затем разворачивается на жёрдочке спиной ко мне. Ну, хотя бы притих.

Повернувшись, я иду в ту сторону дома, что выходит на пляж. Я почти у двери, когда попугай говорит: «Классная жопка» и начинает гоготать.

Я решаю быть выше этого и захлопываю дверь за собой.

Все пляжи на Гавайях являются общественным достоянием, отчего эта роскошь вокруг меня делается чуть менее ошеломительной. Шагая в сторону Бергманов, я вижу детей, играющих в прибое, и ещё одну семью в стороне, которая смеётся и строит замок из песка.

И Бергманы идеально вписываются в семейную картину. Зигги читает под зонтиком, который она делит с Акселем; они оба вытянулись на шезлонгах, одетые в футболки и шорты. Рен позади Фрэнки, втирает солнцезащитный крем в её спину и говорит на ухо что-то, что заставляет её смеяться.

Мои тесть и тёща машут мне через плечо, их шезлонги прикопаны в мягкий песок, а волны лижут их ноги. Я машу им в ответ. Несколько шезлонгов свободны, так что я подхожу и расстилаю своё полотенце на одном из них.

— Кто-нибудь говорил с попугаем? — спрашиваю я.

Они все смотрят на меня.

Зигги улыбается и опускает взгляд.

— Ага. Она была такой милой — сказала «Привет, лапочка!».

— Правда? Хм, — опустившись на шезлонг, я открываю бутылку воды и делаю большой глоток.

Рен склоняет голову набок.

— Эсмеральда была довольно тихой, когда я ранее был на кухне. Тайлер сказал, что она уже стареет и много спит. Я позвонил ему, потому что беспокоился, вдруг она вылетит через открытое окно, но он сказал, что она домоседка, и нам не о чём беспокоиться.

— Моя девочка, — отзывается Фрэнки.

Рен втирает в неё солнцезащитный крем и ласково сжимает её плечи.

— А почему ты спрашиваешь? Она сказала что-то смешное?

Видимо, Эсмеральда приставала только ко мне. Я оставлю эти сведения при себе, пока не услышу обратного.

— Да просто любопытно.

— Понял, — говорит он. — Полёт прошёл хорошо?

— Настолько хорошо, насколько хорошими бывают полёты.

Он щурится от солнца и улыбается.

— Да, так и думал, что ты так скажешь.

— Спасибо, — говорю я, проглотив гордость. — Это было невероятно щедро с твоей стороны, Рен.

Он краснеет как помидор и косится на Фрэнки, которая улыбается ему через плечо.

— Ооо, — тянет она. — Ты заставил Зензеро покраснеть.

Зензеро — это итальянское слово, означающее «имбирь», и Фрэнки прозвала так Рена за его медные волосы2. Наградив её притворно сердитым взглядом, Рен краснеет ещё гуще, затем откашливается и смотрит на меня.

— Не за что. Это… я честно думаю, что профессиональные спортсмены зарабатывают абсурдные суммы денег. Благодаря оплате перелета мой банковский счет выглядит менее возмутительным.

Фрэнки хрюкает и похлопывает его по бедру.

— Я этого не понимаю. Завалите меня деньгами. Можете называть меня Скруджем. С другой стороны, я выросла в лачуге в Квинсе, нося одежду моей старшей сестры и выживая на скидочных купонах.

Что-то внутри меня расслабляется, слыша это и зная, что не я один вырос в бедности. Фрэнки награждает меня проницательным взглядом.

— Ты вызываешь у меня ассоциации с Александром Гамильтоном3, Эйден.

— Даже не смей начинать петь, — говорит Рен. — Только не в присутствии Оливера. Это