Жити и нежити - Ирина Богатырева

Ну и как только они сделали ко мне шаг, я их обратила. В собак. Точнее, я не знала, конечно, во что они превратятся, это никак от меня не зависело. Это то, что хранится у человека в душе. Никогда нельзя предсказать. Разве что заподозрить. Эти стали собаками – шавками, кто покрупней, кто помельче. Бухнулись передо мной на четвереньки – на четыре лапы то есть, калечный тут же завыл и поднял переднюю, сломанную. Посмотрели друг на друга – и взбесились. Начали выть, метаться, носиться по вагону. Цапать друг друга ощеренными пастями. Их охватила паника. Они скулили, лаяли, нападали на меня, но тут же отскакивали. Мне стало весело, я подобрала трубу и отмахивалась от них, загибаясь от смеха.

Электричка дёрнулась всем составом и остановилась. Двери разъехались, вошли двое полицейских – конечно, сейчас как раз вовремя.

– Вон! – крикнула я, и вся свора кинулась в раскрытые двери, чуть не сбив стражей порядка. Я смеялась, глядя, как катятся они по платформе, пегие, коротколапые, и исчезают в темноте.

За них можно не беспокоиться: набегаются, свалятся, проспятся, завтра с ужасом будут вспоминать, когда же так упились – очнулись неизвестно где, да ещё у одного рука сломана. Не столкнулись бы только с местной сворой: вот от них им достанется. К сожалению, это не исключено, но я ничего не могу с этим поделать. Мне до сих пор неприятно вспоминать историю с Актеоном, но я тут ни при чём – это судьба, это не я. Только этой мыслью и спасаюсь.

Метро оказалось закрыто, пришлось идти пешком. Ничего: от «Курской» до «Чистых прудов» недалеко. Очень хотелось скорее добраться до нашего чердака и перевести дух. Странный день выдался. Как начинался – так и заканчивается. Так и заканчивается, как начинался с утра.

Но я рано решила, что это всё. Не успела отойти от вокзала, как сзади послышались торопливые шаги, а потом что-то тяжёлое пролетело у меня над головой. Я инстинктивно присела. Кусок кирпича упал на асфальт в двух шагах и раскололся. Обернулась: меня нагонял какой-то толстяк, возбуждённый и потный.

– Стой! Стоять! – кричал он сдавленным шепотом, переваливаясь, как индюк. – Ой, нет, это… Окаменей! Окаменей!

Видеть, как он бежит, одышливо хватает ртом воздух, выпучивает глаза и суетится, было невыносимо смешно. Но я настолько опешила, что даже не рассмеялась. Я вгляделась и узнала его – это он сидел в вагоне электрички. Мне стало любопытно. Я выпрямилась и спокойно поджидала, когда он нагонит меня.

– Я тебя вычислил! Я всё видел! Я знаю, кто ты! – сообщил он, подойдя вплотную. – Ты теперь в моей власти.

Ага, вот к чему кирпич, смекнула я. Ну-ну. Чего только люди не придумают! Ладно, по крайней мере, не так травматично, как нож или серебряная пуля. Такой ритуал общения: увидел нежить – кинь в неё чем-нибудь. Очень хорошо. Но вот толстяк со своей стороны ритуал выполнил, а что делать мне, я не знала, поэтому молча продолжала на него смотреть. Он потерялся и залепетал:

– Я никому не скажу. Ты можешь мне верить: никому. Не скажу. Я. Но я это. Я, типа, нашёл тебя. Я всё понял. Ты теперь, типа, моя.

Последнее было сказано настолько тихо и неуверенно, что звучало вопросом. Я усмехнулась.

– Чего же ты хочешь от меня, человек? – спросила как можно мягче. Он побледнел. У него было розовое, безбородое лицо, курчавые волосы и водянистые глаза. Он был полон кровью, но она вся откатила и подвела его, как только он услышал мой голос.

– Тебя, – сказал он, вдруг охрипнув. И потянул руку. Я шагнула в сторону. Стоило его проучить. Но сейчас я была сыта и немного не в себе. И он мне был смешон. Сейчас разбираться с ним не хотелось.

– Мне надо тебя, мне всю жизнь исправить надо. Всю-всю! Мне всё обрыдло. Я свободы хочу. Ты же дашь мне? Дашь?

Он говорил что-то несуразное, но я не собиралась вникать.

– Не сегодня, – сказала я, посмотрев на него строго.

– А когда?

– В полнолунье, – сказала. Но, прикинув, добавила: – Завтра. – Шут с ней, с луной, какое мне дело. Зато наемся досыта. Нельзя ж упускать то, что само идёт в руки.

– Хорошо, – кивнул он и сглотнул. Его трясло. – Когда? Где?

Надо подумать!

– В полночь, – ответила я уверенно. – Придёшь на гремучий ручей в парке Коломенское. Там, в овраге, два заветных камня. Жди меня у большого. Я появлюсь сама.

И хотела идти. Но он вдруг дёрнулся, схватил меня за руку – и тут же отпрянул, будто обжёгся.

– Ты ведь придёшь? Ты не обманешь меня? Придёшь, да?

– Ты же поймал меня или забыл? – я повела головой в сторону осколков кирпича. – Я не могу тебя обмануть. Я теперь твоя.

И улыбнулась – как умеют улыбаться только нежити. И пошла дальше, не торопясь, совсем о нём не заботясь. А он так и стоял там и глядел мне вслед.

4

Усталая, в смутных чувствах, я возвращаюсь на наш чердак. Странно, что Цезарь меня не встречает. Яр не послал за мной. Забыл? Или всё ещё держит обиду?

Поднимаясь по лестнице, я морщусь, представив, что сейчас увижу брата. В кои-то веки я не хочу его видеть. В кои-то веки я не хочу с ним говорить. Ни видеть, ни говорить.

Но мне повезло – на чердаке все уже спят. Яр – на диване, раскинув руки, собрав губы скорбной и надменной, презрительной полуулыбкой. Типичное для него выражение. Юлик – в гамаке. Цезарь, огненный дракон, прицепился к стропилам и спит вниз головой. И удобно ему так?

Подхожу тихо, смотрю на брата, а потом тихонько ложусь рядом. Не просыпаясь, он двигается, давая мне место, подбирает руки. Я поворачиваюсь к нему спиной и закрываю глаза. Почти сразу начинаю проваливаться в сон.

И почти сразу прихожу в себя, вздрогнув.

Потому что во сне Яр опять говорит по-арамейски.

Переворачиваюсь на спину. В окно над диваном спокойно глядят белые звёзды. Тихо. Показалось? Но нет: Яр бормочет. Веки распахнуты, зрачки остановились.

– Пятого дня месяца нисана солнце рано встало над Иерусалимом, – произносит внятно, и мне становится жутко – я его поняла, поняла по-арамейски. – Под городской стеной трое нищих, шелудивые, как псы, негромко переговаривались, ожидая, когда правоверные проследуют на утреннюю молитву.

Я боюсь дышать. Я не верю, что понимаю его. Замираю, а он продолжает:

«Вчера на базаре я видел финики, – говорил первый. – О, это были такие финики, какие могут расти только в райских садах!» – «А я видел в руках чёрного человека кошель, какой может быть только в руках у Кесаря!» – отвечал второй.

Приподнимаюсь на локте, вглядываюсь в пустое, безжизненное лицо брата. Жуткое, запылённое временем лицо. Ни живое ни мёртвое. Лицо бессмертного. Лицо Яра, какой он есть.