Дурные дороги - Эли Фрей

Я сделала затяжку, посмотрела на Тошку и увидела что-то, чего раньше не замечала. У него очень милое лицо, если, конечно, стереть это вечно придурковатое выражение. Я вдруг подумала о том, как он натерпелся за годы нашей дружбы. Он всегда со мной, никогда меня не бросит. Даже если от меня отвернется весь мир, у меня останется Тошка.

Я приподнялась, прильнула к его губам и выдохнула дым ему в рот. Его глаза округлились. Я дала ему затянуться.

– Что? Что ты так уставилась, будто задумала что-то нехогошее? ― спросил он недоверчиво.

Он такой красивый, мой родной, любимый Тотошка. Мне хотелось вечно смотреть в его лицо.

– Почему же нехорошее? Тебе понравится, обещаю, ― прошептала я, обняв друга за шею.

– Так что же это? ― Он смотрел на меня растерянно.

– Давай, Тошк. Я знаю, ты всегда этого хотел. ― Я закатила глаза.

– Хотел что?

– Это самое. Конечно, не со мной, а со своей сексуальной училкой по русскому, про которую ты мне все уши прожужжал, и знаю, что я не тяну на ходячий секс, но это лучше, чем ничего. И сейчас все может случиться, если ты не будешь тупить.

Его лицо вытянулось от удивления и страха, он перевернулся и слез с меня.

– Можно мне для начала еще газ пыхнуть? Успокоить негвы.

Я села и снова дала ему затянуться.

Тошка собрался с духом и поцеловал меня. И этот поцелуй ― самый вкусный из всех, что я пробовала. Со вкусом солнца, меда и лета. Друг жутко нервничал, трясся как лист на ветру. Я сняла футболку, легла на листья подсолнуха. Тошка отвернулся. Часто задышал.

– На двоге тгава, на тгаве дгова, газ дгова, два дгова, тги дгова. На двоге тгава, на тгаве дгова…

– Заткнись.

– Газ дгова, два дгова…

– Иди сюда. Быстро.

– Ты увегена? ― Голос друга дрожал.

– Уверена.

– И тебе не страшно?

– Ни капли.

Мне не так уж хотелось заняться с ним сексом. Просто… Меня переполняло странное чувство, хотелось как-то отблагодарить друга за все, что он для меня сделал. Подарить ему что-то, дать то, что будет для него важным и ценным.

Он повернулся ко мне. Посмотрел в глаза. Нерешительно и неловко положил на меня руки, одну на голову, вторую на талию. Провел ладонью по моей щеке, спустился ниже. Наглаживал меня то тут, то там, нажимал, изучал мое тело, как свой новый магнитофон. Затем он наклонился надо мной, и мы снова поцеловались.

Он приспустил штаны и лег на меня. Долго пыхтел и возился.

– Это бедро, ― пауза. ― Это живот, ― длинная пауза, мой крик: ― Не туда!!! Мог бы и потренироваться заранее!

– На ком?

– Ты говорил, что твой одноклассник прошлой зимой трахнул снежную бабу. Вот он, думаю, отличит, где бедро, а где… Кхм….

Да, поначалу у нас получалось глупо и комично. Но вскоре Тошкин страх отступил, над разумом возобладали инстинкты, лицо разгладилось. Пришли желание и страсть. Во мне словно взорвался фейерверк, который поднял меня в воздух. С Тошкой все было не так, как с Русланом. Больше мягкости и очаровательной неуверенности. И одновременно… больше спокойствия, какой-то глубокой природной силы и твердости.

Потом мы лежали на земле и смотрели вверх, на раскачивающиеся головки подсолнухов.

– И что тепегь? ― спросил Тошка.

– В смысле?

– То, что пгоизошло между нами. Это должно что-то значить?

Я пожала плечами.

– Секс, Тошка, это только секс. Что он должен значить? Радуйся, ты больше не девственник. И ты по-прежнему мой друг.

Молчание.

– Друг… Никогда не думал, что такое чудесное слово может звучать так тоскливо.

Он перевернулся на другой бок, а я совсем не вникла в смысл его фразы, тут же ее забыла. Подметила лишь, что впервые за всю нашу дружбу он четко произнес букву «р».

Подсолнухи повернули свои золотые лица к западу и пели песню заходящему солнцу.

Я проснулась среди зеленых стеблей, укутанная в спальный мешок. Было пасмурно и холодно, мешок стал влажным. И почему мы не разбили палатку? Хотя, учитывая, в каком состоянии мы были, удивительно, как мы смогли хотя бы разложить спальники. В мой затылок жарко сопел Тотошка. Я поднялась, вдохнула утреннюю свежесть. На золотых лепестках, словно рассыпанные бриллианты, искрились капли росы.

– Так что же все-таки это было, Сова? ― спросил меня Тотошка, плетясь сзади, когда мы, собрав вещи, снова зашагали по полю.

– Что именно?

– То, что было вчега между нами…

– Ах, это… Считай, что благотворительная акция.

– Благотвогительная акция?

– Ага. Для бедных и убогих девственников, страдающих спермотоксикозом.

– Кто научил тебя так тгахаться? Ты как кголик, котогый объелся спидов!

– Один хул, чьего брата я как-то замочила битой. Вообще, у меня было куда меньше сексуальных партнеров, чем ты думаешь.

– И сколько?

– До тебя всего один.

– Можно вопгос?

– Давай.

– А это была одногазовая благотвогительная акция, или будет повтогение?

– Смотря как себя будешь вести. И не будешь ли вести себя как дебил.

– А что надо сделать, чтобы не вести себя как дебил? То есть… Чего не надо делать? Скажи, и я не буду! Честно! Я ведь еще не излечился до конца. Я пгодолжаю быть бедным и убогим. И мне нужна еще одна, как ее… Эта акция! Я говогю пгавду.

Через полчаса мы пересекли поле. У станции, в лесу, развели небольшой костер и приготовили завтрак. А потом сели на одиннадцатичасовую электричку и оставили далеко позади поселок со смешным названием Дрязги, который неожиданно стал так много значить для нас обоих.

Не считая того, что пришлось немного побегать от контролеров, до Воронежа мы добрались без происшествий. Город встретил нас хмурыми тучами и моросящим дождем. Информацию об отправлении грузовых поездов мы не могли получить долго: злые дядьки прогоняли нас с сортировочной станции, поняв, что мы задумали. Мы долго слонялись вокруг, и наконец один сговорчивый путеец над нами сжалился.

– Завтра будет загружаться один, ― рассказал он. ― Но пока не ясно, куда идет. Может, до Ростова, а может, куда-то еще. Завтра будет известно.