Гуляка и волшебник. Танские новеллы (VII-IX вв.) - Антология

Шевелятся драконы расшитых знамен,[130] —    И идут. И на месте стоят. От столицы на запад они отошли    За сто ли. И недвижны опять. Непреклонны войска. Но чего они ждут,    Что заставит в поход их пойти? Брови-бабочки — этого ждали они —    Наконец перед ними мертвы! Наземь брошен цветной драгоценный убор.     Не украсит ее никогда Перьев блеск изумрудный, и золото птиц,     И прозрачного гребня нефрит. Рукавом заслоняет лицо государь,    Сам бессильный от смерти спасти. Обернулся, и хлынули слезы и кровь    Из его исстрадавшихся глаз… Разнося над селеньями желтую пыль,     Вечный ветер свистит и шумит. Там мосты и тропинки, кружа в облаках,     Ввысь ведут до вершины Цзяньгэ. Под горою Эмэй там, в долине пустой,    Проходящих не видно людей. Боевые знамена утратили блеск,    И тусклее там солнечный свет. Край тот Шу — с бирюзовыми водами рек   И вершинами синими гор. Мудрый наш властелин там в изгнанье ни днем   И ни ночью покоя не знал. Бередящее душу сиянье луны   Видел он в отдаленном дворце. Все внутри обрывающий звон бубенцов   Слышал он сквозь ночные дожди… С небесами земля совершила свой круг.    Возвращался дракон-государь.[131] Подъезжая к Мавэю, поник головой    И невольно коня придержал. Здесь, в Мавэе, под памятным этим холмом,    На сырой этой грязной земле Как узнает он место, где яшмовый лик    Так напрасно похитила смерть? Друг на друга властитель и свита глядят,    Их одежда промокла от слез, И к воротам столицы они на восток     Едут дальше, доверясь коням. Воротились в Чанъань. Вид озер и садов    Все такой же, как в прошлые дни, И озерный фужун, как всегда, на Тайи,[132]    Те же ивы в Вэйянском дворце. Как лицо ее нежное — белый фужун,    Листья ивы — как брови ее. Все как было при ней. Так достанет ли сил    Видеть это и слезы не лить? Снова веснами персик и слива цветы     Раскрывали под ветром ночным, Вновь осенний утун с опадавшей листвой     Расставался под долгим дождем. Государевы южный и западный двор     Зарастали осенней травой. На ступени опавшие листья легли,     И багрянца никто не сметал. У певиц, что прославили Грушевый сад,     В волосах белый снег седины, Для прислужниц, заполнивших Перечный дом,[133]     Юных лет миновала весна. К ночи в сумрачных залах огни светлячков    На него навевали печаль, И уже сиротливый фонарь угасал,    Сон же все не смежал ему век. Не спеша, не спеша отбивают часы —     Начинается длинная ночь. Еле светится-светится в небе Река,[134]     Наступает желанный рассвет. Стынут в холоде звери двойных черепиц,    Как приникший к ним иней тяжел! Неуютен расшитый широкий покров.