Кадавры - Алексей Валерьевич Поляринов

повернула голову, чтобы получше рассмотреть, и поморщилась — в боку стрельнула боль. Даша подняла майку, бок был весь в синяках и ссадинах, словно ее избили во сне. Или сбросили с высоты на груду битого бетона.

Она склонилась над раковиной и увидела капли крови на белом фарфоре.

— Это еще что такое?

Сперва решила, что кровь пошла носом — но нет. Боль вдруг отдалась в левой руке. Ноготь на указательном пальце был синий, из-под него сочилась темная, густая кровь. Даша подняла руку и пару секунд смотрела на палец с изумлением — словно это не ее рука, словно эту руку она видит впервые в жизни. Изувеченный ноготь болел, но не это ее смутило. Она совершенно не помнила, как и где умудрилась его ударить. Она только что закрыла окно, может, ушибла рамой?

Она сунула палец под струю холодной воды. На белом фарфоре раковины заблестели новые красные брызги. Холод притупил боль, но лишь отчасти — на каждое движение палец отзывался нервным уколом. Даша сдернула с сушилки полотенце, замотала в него руку и вышла из ванной. Расстегнула рюкзак — а сделать это одной рукой оказалось не так просто — и стала вытаскивать из него вещи. Где же аптечка? Она точно помнила, что брала с собой йод, перекись, бинты и пластыри. По белому полотенцу тем временем расползалось красное пятно, капли крови стучали по линолеуму.

>>>

К утру Матвей так и не оклемался — лежал, постанывая, и все извинялся.

— Я все устрою, Дашуль, правда. У меня тут фиксер знакомый есть, Муратом звать, он отвезет куда скажешь, в лучшем виде. Ща позвоню ему, — Матвей попробовал подняться, но тут же рухнул обратно на подушку и сморщился, — бля…

Мурат прислал Даше адрес — какой-то автосервис в промзоне на юге. Написал: выезжаем отсюда. На стене была вывеска «ШИНОМОНТАЖ. СХОД-РАЗВАЛ. АВТОХИМИЯ. АНТИФРИЗ. ТОСОЛ. ФИЛЬТРЫ». У входа в гараж сидел худощавый дед с копной седых, тонких волос на голове. Казалось, если на них подуть, они разлетятся как семянки с одуванчика. Дед командовал группой рабочих, крутившихся возле грузовика с помятой, сплющенной мордой, явно только после аварии. Рабочие откручивали от грузовика все, что можно: колеса, ручки, зеркала, двери. Не церемонясь, выдирали кресла из салона. Они были похожи на муравьев, разделывающих труп майского жука, все снятые детали утаскивали в темноту автосервиса.

Даша спросила, где найти Мурата. Дед ответил ей что-то — он говорил на другом языке, буйно жестикулировал, словно был недоволен тем, что Даша к нему обратилась. Из гаража вышел высокий мужчина, встал между Дашей и дедом:

— Тут на русском не говорят. Только на адыгейском, — сказал он.

Даша растерянно смотрела ему в лицо. Хотела сказать: «а вывеска у вас на русском», — но вовремя прикусила язык, вспомнила, что именно с магазинной вывески все и началось. Подошедший мужчина перекинулся парой фраз с дедом. Дед буйно жестикулировал и тыкал в Дашу пальцем, мужчина пытался его успокоить. — Что ж вы, приезжаете к нам, а порядков не знаете, — сказал укоризненно и протянул руку, — я Мурат. Идемте.

Когда зашли в темноту гаража, Мурат заговорил на адыгейском с мужиками у верстака. У Даши было время разглядеть его: рваные джинсы с цепями на поясе, черная футболка с принтом Iron Maiden и джинсовая куртка с обрезанными рукавами. Лицо, впрочем, совершенно не соответствовало одежде: очки в тонкой оправе, ямочка на подбородке, длинные, черные, собранные в хвост волосы. Он выглядел как студент-первокурсник, который украл одежду у байкера или нарядился автослесарем на Хеллоуин.

Кадавр, по словам Мурата, стоял недалеко, к югу от Краснодара. Он помог ей перетащить оборудование в УАЗ, и они тронулись в путь. Мурат почти сразу съехал с бетонки и некоторое время петлял мимо ям, объезжал разрушенные участки сползающего в кюветы асфальта. Даша не сразу сообразила, что дыры в дорожном полотне — это воронки от бомб. Она, конечно, читала об обстрелах Владикавказа, Нальчика и пригородов Краснодара. Федеральные власти называли это «контртеррористической операцией», а местные ополчения — войной за независимость. Даша видела фото, но снимки никогда не могут передать весь масштаб катастрофы: южный район Краснодара был не просто заброшен, но стерт с лица земли, как Грозный во время первой чеченской. На выезде из города Даша увидела две панельные пятиэтажки с черными ореолами сажи вокруг пустых, выгоревших изнутри оконных проемов, стены иссечены осколками, дырами от снарядов. И рядом — ржавые, закопченные кузова сгоревших, изрешеченных осколками автомобилей, Даша смотрела на колеса: покрышки полностью прогорели, на дисках путаница почерневшей проволоки.

— Год назад русские выдавили наших сюда, окружили и закидали кассетными бомбами. С тех пор район не трогают, даже местные сюда не суются — говорят, тут до сих пор все заминировано.

«Он сказал “наших”», — подумала Даша и тут же заметила наколку у Мурата на предплечье: овал и вписанный в него крест — немного похоже на перекрестье снайперского прицела. Символ местного ополчения: КОДА. Мурат проследил Дашин взгляд и дал ей разглядеть наколку получше — он явно гордился ею.

— КОДА, — сказала Даша шепотом, словно боялась, что тут, в машине, их могут подслушать.

Он кивнул.

— Работал в тылу, поэтому остался жив, — последнее он произнес с сожалением, как будто чувствовал вину перед погибшими товарищами за то, что до сих пор ходит по земле, а не лежит в ней.

— А это не опасно — светить такую наколку?

Он усмехнулся.

— Жена по утрам заклеивает ее пластырем, а я прихожу на работу и отклеиваю. Не хочу прятаться, как крыса, — голос его был холодный, и Даша вдруг подумала, что он специально выставляет свою наколку напоказ, демонстрирует незнакомцам, это его способ хоть как-то оправдаться перед мертвыми соратниками за то, что выжил. Возможно, он надеется, что его арестуют и будут судить, в его этической системе координат это куда лучше и благороднее, чем скрываться и заклеивать свои убеждения пластырем. Поэтому он настолько откровенен сейчас: он не просто не боится, что Даша его сдаст, в глубине души он на это надеется, искушает судьбу.

— Москва, — вдруг произнес он, с презрением, как ругательство. — Когда начались первые беспорядки, мы поняли — это наш шанс. И мы были готовы.