Ты, я и Гийом - Диана Машкова

Я согласилась – и в самом деле настало время прекратить путать жизнь с воображаемым миром. Во мне было достаточно сил, чтобы безумно и бесконечно долго любить живого человека, а вот любовь к призраку или образу, в который Артем неизменно превращался в разлуке, изматывала и убивала. Я боялась, что не понимаю его, что многое выдумала в нем сама и не могу отделить правду от вымысла. А еще были чувства, для которых не существовало выхода, были желания, у которых не было ни единой возможности. Я уже начала бояться того, что снова создала сказочный хрупкий мир, который каждую секунду может рухнуть. От одного его слова. И с чем тогда останусь я?!

Теперь мы с Артемом снова писали друг другу по нескольку раз в день. И мне опять было тяжело разрываться между ним, «живущим в сети», и близкими, которые окружали меня «на самом деле».

Я раздражалась своей жизнью – даже Катенька вызывала порой болезненную грусть, потому что вокруг нее вертелась вся моя жизнь, в которой больше не было надежды на обретение свободы, на новое счастье. Постепенно, но настойчиво желание все изменить пополам с тяжелыми настроениями «ничего я в этой жизни не достигну» стали для меня постоянной душевной пыткой. Чем больше и интенсивнее размышляла я о смысле бытия, тем явственнее понимала, что мое предназначение заключается только в двух вещах: в служении литературе и в любви. В любви к своему ребенку и к единственному мужчине – Артему. Для всего остального меня оставалось ничтожно мало. Я была никчемной женой и отвратительной хозяйкой: меня бесила необходимость готовить, ходить за продуктами, вылизывать квартиру. Это была пустая, никчемная трата времени. Все делалось через силу, ради каждого действия я переламывала себя. Да и Катя, словно чувствуя, что изнутри меня разрывает на части, становилась несчастной, часто капризничала, да еще стала часто болеть.

Еле-еле, превозмогая себя, я дожила до 18 июня – дня очередного отъезда в Москву. Мне было даровано целых четыре дня свободы – ради в очередной раз выдуманной конференции, – которые я собиралась провести с Артемом, не отвлекаясь на библиотеки, книги, мысли о семье и прочие сложности бытия.

Мы снова жили на даче – только теперь буйная зелень и цветение делали дом и участок перед ним сказочно прекрасными. Нам не хотелось никуда ездить, мы не собирались ни с кем встречаться, никому звонить. Почти все время мы проводили в постели, изводя свои истосковавшиеся по любви тела множественными оргазмами и невероятными, то по его, то по моему сценарию, сексуальными играми. Я так сильно хотела Артема каждую минуту, что любая вынужденная разлука с его мужским естеством – да хотя бы элементарный поход в близлежащий магазинчик за продуктами – вызывала бурный приступ сожаления и тоску, которые по возвращении домой выливались в долгую и болезненную лихорадку плотской любви. Мы вновь окунались в сладостное и самое прекрасное для меня состояние: теряли контакт с окружающим миром, забывали обо всем, что существовало вовне, сливались друг с другом и были счастливы вновь нахлынувшей невыразимой легкостью бытия.

– Расскажи, как ты живешь в своем Кембридже? – мы лежали на узкой дачной кровати с железными спинками, не выпуская друг друга из объятий. – Тебе там хорошо?

– Да. – Артем сильнее прижал меня к своей груди. – Там очень красиво. И люди другие. А главное – там я свободен.

– От чего?! – Я искренне удивилась.

В моем понимании если кто-то из нас и мог сетовать на отсутствие свободы, то только не Артем.

– От… – он задумался, – от надзора, наверное, от навязанных мнений, от обязательств. Ты же видела мою маму, – с горькой усмешкой добавил он.

– И что? – Я пока не очень понимала, куда он клонит. – При чем здесь мама, если ты давным-давно уже взрослый и самостоятельный человек.

– Она до сих пор стремится «устраивать» мою жизнь. Советовать. Насаждать свою точку зрения. Навязывать какие-то нужные знакомства. – Он тяжело вздохнул. – Ну, невозможно объяснить человеку, что ее понимание жизни давно устарело!

– Мне кажется, ты не прав, – из чувства женской солидарности я заступилась за маму. Хотя в глубине души твердо знала, что его понимание греха и приличия, которые отравляли мне последние месяцы жизнь, навязаны именно ею. – Она же хочет, чтобы тебе было лучше.

– Знаешь, ее трактовка этого самого «лучше» с моей ничего общего не имеет! – Артем заговорил раздраженно. Видимо, и вправду семейные баталии, в которых он уже потерял важную часть самого себя, его достали.

– Объясни, что именно «не имеет»? – Я продолжала упорствовать. И, разумеется, сеять гуманизм. – Твоя мама очень добрый, хороший человек.

– Не спорю. – Артем отстранился от меня и закинул руки за голову. – Но ей и в голову не приходит, что разница во взглядах – повод поискать компромисс, а не гнуть свою линию.

Так вот он о чем! Да уж, с поиском компромиссов, похоже, во всей семье проблемы.

– Да чего она хочет-то? – злость Артема была мне теперь абсолютно понятна. Но я продолжала играть роль наивной девочки.

– Да всего! – Он закатил глаза. – Чтобы шел работать, куда ей хочется, чтобы жил по указке, чтобы женился на одной из этих куриц – дочерей ее подруг, которых она мне без конца подсовывает. Особенно в последнее время.

– Как это «подсовывает»? – такого поворота событий я никак не ожидала. Внутри меня все похолодело.

– Элементарно. – Артем посмотрел мне в глаза. – Притаскивает и знакомит. Предварительно поет, какие они умницы и красавицы. Просто тошнит!

– А я? – Я отвела испуганный взгляд и стала сосредоточенно теребить край одеяла. – Она же знает, кажется, что у тебя есть я.

– Вот поэтому и знакомит! – Артем тоже смотрел теперь в сторону. – Мама узнала, что у тебя есть ребенок и муж.

– Откуда?! – язык стал деревянным и еле шевелился во рту.

– Слышала детский голос, когда ты звонила мне, а трубку взяла она. Спросила, есть ли у тебя маленькая сестра – ты ей рассказала только про брата. А потом устроила допрос с пристрастием. – Артем, словно желая утешить, накрыл мою руку своей. – А я ненавижу врать, даже если это ложь во спасение.

– Спасибо. – Я отвернулась, чтобы он не видел, как тяжелые капли помимо воли собираются в уголках моих глаз. – Она же теперь меня на пушечный выстрел к тебе не подпустит!

– Не подпустит. – Артем прижался ко мне сзади и нежно поцеловал в шею. – Но я и не собираюсь спрашивать у нее разрешения. Кто бы там что ни говорил и ни думал. Ты – моя! Ведь так?

Я молчала.

– Скажи мне, кому ты принадлежишь. – Он горячо шептал мне прямо в ухо. – Говори!

– Тебе, – мой голос дрожал от слез, обиды и вновь нарастающего, неподвластного мне возбуждения.

– И я могу делать с тобой все, что захочу? – Он обхватил рукой мою шею, словно собирался задушить.

– Да.

– Не слышу. Громче! – Артем сильнее сжал руку. Я начала задыхаться. От боли, от ощущения полного безволия желание во мне разрасталось, разливаясь сладострастной волной.