Зловещий рубеж - Сергей Иванович Зверев

людей горячие шрапнельные осколки, вслед за ним выстрелил и второй танк. За остальными шли еще танки. После них из-за поворота показались красноармейцы в шинелях и с винтовками и захваченными немецкими автоматами наперевес.

Завьялов, заметив, что танки покатили дальше по дороге, понял, что за поворотом готовится новая волна немецкой атаки.

– Взводный, забирай половину личного состава и на прикрытие танков! – отдал он команду, повернулся и поискал глазами командира взвода. Но он раскинулся посередине дороги, глядя на затихающий бой остановившимся взглядом.

– Шайдаров, – позвал Завьялов, а сам водил глазами по мертвецам, следил, не подает ли кто из немцев признаков жизни.

– Здесь. – Голос у рядового как всегда спокойный.

– Прими командование взводом! Забирай половину роты и в сопровождение танков. Бегом!

Рядовой Шайдаров неторопливо отделил себе десяток людей и зашагал за танками. Перед тем как исчезнуть за поворотом, оглянулся. Замер, встретив взгляд на окровавленном лице. Поймал глазами взмах руки с зажатой гранатой, вскинул винтовку и выстрелил. Унтер-офицер Золингер дернул кистью от укуса пули, с удивлением проводил взглядом гранату, что с вырванным капсюлем упала из ослабевшей руки и прокатилась прямо к носкам его сапог. Грохнул взрыв гранаты в окопе у дороги. Это был последний выстрел в сегодняшнем бою.

Красноармейцы еще спрыгивали в дорожные кюветы, отнимали оружие, били прикладами по сопротивлявшимся немецким солдатам, но выстрелы, грохот железных орудий затихли. Слышны были только крики красноармейцев и стоны раненых.

Алексей оторвался от нарамника перископа, приподнялся и откинул люк, чтобы впустить в танк хоть немного свежего воздуха. Все члены экипажа задыхались от газов, заполнивших танк после выстрелов. Логунов, не отводя глаз от прицела, спросил:

– Товарищ командир, все? Отбили атаку?

– Отбили, – облегченно вздохнул Алексей. – Бабенко, съезжайте на обочину, длинная остановка.

«Семерка» послушно перекатилась на мощных гусеницах ближе к кювету. Лейтенант Соколов вынырнул из люка, осмотрел место сражения. Штрафники раскидывали мертвые тела немцев, выискивали целые мотоциклы, чтобы оперативно собрать раненых с поля боя. Вдруг немцы пойдут в следующую атаку.

Завьялов, как всегда, проявил практичность, он раздавал оставшимся в живых приказы, торопясь использовать короткую передышку: пересчитать личный состав, перевязать раненых бойцов, которые еще могут вернуться в строй, забрать себе оружие немецких автоматчиков.

Глава 7

Минька бежал за мотоциклом, не отрывая глаз от качающейся белой бороды деда. Тело старого партизана лежало сверху на люльке, а под ним еще трое убитых в бою фашистами красноармейцев. При движении с седой головы то и дело падала папаха, внук ловил ее и снова пытался пристроить на голову мертвецу. Чья-то рука аккуратно перехватила тощее тело за ремень на поясе.

– Давай, малец, идем. Глотнешь водички. – Солдат перенес легкого подростка подальше от растущей груды погибших и поставил на ноги только у земляной стены глубокого кювета. Здесь уже сидели вдоль узкого рва усталые бойцы, жадно глотая из железных фляжек воду.

После окончания боя Минька бегом спустился с холма, позади еле шел Васятка, пытаясь утащить один тяжелый немецкий пулемет. Хоть советский танкист и махнул рукой на орудие – стрелять из-за погнутого ствола опасно и бессмысленно, но расставаться с таким сокровищем мальчику не хотелось. А Минька торопился обратно к мосту, к тому месте, где упал прошитый пулями дед Юрец. Он хотел помочь ему, перевязать раны, оттащить деда к местной лекарке. Ведь еще можно, он не старый, он выкарабкается. Но длинное тело уже лежало на куче залитых кровью мертвых людей. И он побежал за мотоциклом, подбирая и натягивая шапку на дедову лысину, которая у него мерзла круглый год.

А сейчас парнишка замер в ступоре, прижал ставшую бурой меховую шапку к груди. Не реагировал на протянутую ему грязную ладонь с фляжкой.

– Эй, малец, на, глотни. Боевые. Поможет.

Корреспондент Кирилюк смущенно кашлянул:

– Ну вы что, он же еще ребенок. Зачем вы ему спирт предлагаете?

Широкоплечий костистый солдат усмехнулся, сам сделал большой глоток и шумно выдохнул:

– Мы на передовой, писатель. Нас так и называют – пушечное мясо. Штрафная рота, слышал о таком, журналист? Нас в самое пекло бросают, не жалко ведь предателей родины. Тут без спирта с ума сойдешь. Пьем не для веселья.

– Вы штрафники! Вы предатели! Трусы! – вдруг взвился тонкий мальчишеский голос. У Миньки дрожали руки, губы, он прижимал бурую папаху деда со всех сил к груди. – Вы… вы… вы! Мы для вас старались! Жили на болоте! Дед! Он один у меня! Его убили! Из-за вас! Из-за предателей! Ненавижу вас! – По лицу парнишки хлынули слезы, расчищая на грязном лице тонкие дорожки.

– Ну послушай, ты сейчас не горячись. Они же помогли твою деревню освободить. Они тоже сражаются как все, – попытался утешить мальчика Кирилюк. Он протянул руку, но Минька отшвырнул ее с такой силой, что у корреспондента слетели очки.

– Ты не буянь, малец. Мал еще, чтобы взрослых лупить, – осадил его широкоплечий солдат. Он заглянул Миньке в лицо глубоким тоскливым взглядом. – Думаешь, тут только трусы и предатели? В штрафники попасть можно и не по своей вине. Мы полдня от фашистов отбивались, вся рота полегла. Понимаешь? Из двухсот человек пятнадцать осталось, я по мертвякам в атаку шел. Радист наш испугался, что немец прет без остановки, а сражаться уже некому. В плен или на расстрел. Вот и обманул нас, сказал, что приказ дали к отступлению. А когда к своим пробились, уже никто разбираться не стал, струсил я или радист. Всех в штрафную роту отправили, кровью позор смывать. Не докажешь ничего, только со смертью в пятнашки играть, пока обратно не вернут в часть.

Но Минька его не слышал, он скулил, как брошенный кутенок, уткнувшись в кровавую папаху:

– Диду, диду…

Худой, с торчащими мослами, скулами солдат в обрызганной пятнами крови шинели отодвинул широкоплечего в сторону:

– Ты чего парня изводишь, горе у него, а ты… – Он нахмурил белесые брови, торчащие светлыми полосами на закопченном от гари и пороха лице. Взял фляжку со спиртом, прижал Миньку к стене, запрокинул ему голову, зажал нос и влил насильно добрую порцию. Пока мальчишка фыркал и кашлял, он хлопал его по плечу, оглаживал по спине заботливо, по-отечески.

– Ну-ну, ты поплачь. Лучше плачь, а то злость против немцев засохнет внутри. Потом ни днем ни ночью от нее покоя не будет. – Рядовой снова прижал фляжку к губам парня, и тот уже покорно глотнул обжигающую жидкость. А мужчина подсунул свою скатку под худенькое тело и усадил мальчишку. Сам сел рядом, прислонился плечом в грязной шинели, словно забором