Вечный огонь - Вячеслав Бондаренко

– Уважаемые гости, попрошу минутку внимания!..

Офицерская столовая притихла. Как-никак, слова просил почетный гость на свадьбе плюс самый старший по званию среди присутствующих – генерал-лейтенант, хоть и в отставке. Семен Захарович Куроедов с трудом встал (после ранения, полученного в июле 44-го под Минском, хромал на левую ногу), поднял рюмку, оглядел присутствующих.

– Я знаю жениха очень давно… Пожалуй, так давно, что и сам не верю в то, как именно давно. Наверное, лет двадцать назад мы с ним были уже друзьями. Я был тогда комиссаром полка, которым командовал отец Вити, а сам Витя – пацаном, который в полку дневал и ночевал…

Виктор Шимкевич и слушал, и не слушал старого друга отца и бывшего командира. Сердце захлебывалось от радости, от волнения. Женя, Женечка, неужели вместе и насовсем, навсегда?.. Как волновался он, впервые явившись к ней не в качестве пациента, а с громадным букетом цветов. На дворе стоял март 44-го, но коль надо – разведчики все найдут. Вот и расстарались. Женя действительно поразилась тогда:

– Боже мой, какая красота… Откуда они?

– Не могу знать, товарищ старший лейтенант медицинской службы! – шутливо щелкнул он каблуками сапог. И тут же смутился: глупо, по-гусарски как-то. – Это вам, – добавил он очень тихо, почему-то глядя себе под ноги. – Спасибо вам за все, Евгения Петровна…

И не заметил тогда от волнения, что Евгения Петровна смотрела на него совсем по-особенному. Ей, хирургу фронтового госпиталя, сразу запал в душу этот ладный, высокий красавец, которого привезли после тяжелейшего ранения.

Вообще-то по негласному правилу разведчиков старались дальше дивизионного медсанбата не отпускать, даже сложные операции делали там. Но досталось Виктору так, что даже комдив возражать не стал: «Немедленно в тыл, самолетом». Собирали его «по кусочкам», и больше всех старалась она, Евгения Петровна Кушлянская, родом из маленького поселка Глуша рядом с Бобруйском. Спасала тяжелораненого разведчика, а оказалось – своего мужа, любимого… Раньше Виктор только слышал о подобных фронтовых историях, а теперь и сам вот оказался в такой.

В один гарнизон удалось попасть только после того, как война закончилась. Оба встретили Победу в Кенигсберге, а потом на базе управления 3-го Белорусского сформировали Барановичский военный округ, и все получилось прекрасно, поскольку служить выпало в родных местах Жени, и до Минска недалеко. И вот теперь оба, красивые, в парадной форме со всеми наградами – у Вити ордена Александра Невского, Отечественной войны обеих степеней, медали «За отвагу» и «За оборону Москвы», а у обоих были «За боевые заслуги», «За взятие Кенигсберга» и «За победу над Германией», – сидели, сияя, во главе праздничного стола, накрытого в столовой гарнизонного Дома офицеров. Свадьба!.. Какое-то нереальное, давно ушедшее слово, о котором в военные годы забыли все напрочь. Так ведь и время уже не военное, пусть голодно, все по карточкам и дров даже и тех не достать, но зато мир, мир, ребята, мир на дворе!..

– …И сегодня я хочу пожелать капитану Виктору Шимкевичу и капитану медицинской службы Евгении Кушлянской, а ныне тоже Шимкевич… – донесся до Виктора голос генерала Куроедова.

– Два капитана! – не выдержал остряк, майор Добронравов. Столовая дружно грохнула.

– …да, двум капитанам хочется пожелать не только долгих лет совместной службы, но и долгих-долгих лет счастливой семейной жизни!

– Ур-ра!!! – дружно отозвались офицеры, вставая.

Встала со всеми и Варвара Петровна, старавшаяся быть на торжестве неприметной, но с почетом усаженная рядом с Куроедовым, вблизи молодых. Она была единственной из родителей на свадьбе, Женин отец, полковник, погиб в 44-м на границе с Румынией, а мать расстреляли фашисты во время оккупации. Женечка сразу понравилась Варваре Петровне – умная, добрая, и горя хлебнула, войну прошла, и медик к тому же… В Бобруйске обе служили в одном госпитале, Женя по штату, а Варвара Петровна вольнонаемной.

– Горько! Горько-о!!! – кричал Добронравов, нюхая водку в рюмке и демонстративно морщась. Когда Виктор поцеловал Женю, то услышал, как зазвенели, соприкасаясь друг с другом, их медали…

И никто на разгоряченной, расшумевшейся свадьбе – уже и столы сдвигали, чтобы плясать, и офицеры обсуждали, с какой именно песни начать, и танцевать ли неодобряемую начальством трофейную «линду», – никто не заметил, как исчез из-за стола генерал-лейтенант Куроедов. Выбрел, сильно хромая, из зала и выбрался на крыльцом, подышать прелым осенним воздухом, подымить, глядя на листву, безмолвно осыпающуюся с берез на только что подметенные солдатами дорожки…

В отставку Семена Захаровича «ушли» с год назад. Формально – по ранению, и действительно, хромал он сильно после того осколка от снаряда, выпущенного одинокой самоходкой «Хуммель», что прорвалась к дивизионному КП. А на самом деле провалилась группа зафронтовых разведчиков, целиком составленная из немецких пленных. Такие группы формировали уже не раз, и работали они хорошо, а эта вот, как на грех, сразу же после выброски целиком перешла на сторону противника, сдала все, что можно, потом были большие потери при наступлении. Начальник разведки дивизии подполковник Домбровский полетел с должности сразу, а Куроедова, только что произведенного в генерал-лейтенанты, «попридержали» до сентября. Пострадал бы и Витя, но его как раз накануне, в августе 44-го, забрала к себе фронтовая разведка; Семен Захарович сильно горевал тогда, что лишается Витьки, а вышло вон как – все, что ни делается, все к лучшему…

Сам он доказывал что-то, писал заявления, ходил на прием к маршалу Тимошенко – все напрасно. Отставка, пенсия в 55 лет. Выбирай любой город Советского Союза. Он тогда плюнул и выбрал Минск – почитай, вся жизнь связана с этим городом, здесь начинал в 1916-м, здесь и помирать придется. Сами-то Куроедовы родом из-под Тулы, но родители Семена Захаровича давно уже умерли, младший брат Анисим затерялся где-то в вихрях Гражданской, сестры – Ефросинья, Алевтина и Евдокия поумирали еще в детстве… Да и родной деревни нет уже, начисто сожгли в войну наши «катюши», когда били по квартировавшим там фрицам.

В Минске Семен Захарович не был с лета 41-го. Тогдашний конец июня помнил он хорошо – горящий от бомб сквер перед Домом Красной Армии, паника на Советской, перегруженные эшелоны на вокзале… Нынешний город узнать было сложно. Вроде как улица, а слева и справа – груды битого кирпича и щебня: бывшие здания. Только окраины сбереглись более-менее, а центр можно было узнать по каким-то чудом уцелевшим ориентирам: Дом правительства, костел рядом с ним, Дом Красной Армии, окружная гостиница, оперный театр, институт физкультуры, Академия наук. По Советской несколько раз в сутки проходил трофейный автобус, скособоченный под тяжестью людей. Вымела война все, что было до нее, подмела страшным железным веником и подгребла в совок. Все, все другое. Семен Захарович внятно не мог сказать себе, что именно все, но чувствовал это кожей. Где он сам – полковой комиссар из 1940-го?.. Шесть лет всего минуло, и нет уже ни комиссаров, ни полковых никаких.