Город, которым мы стали - Нора Кейта Джемисин

– Я расскажу тебе, как возникла Вселенная, – говорит Бронка. – Только эта история не похожа на легенды моего народа, и на легенды твоего народа тоже. Та, что расскажу я, скорее… – Она задумывается, а затем смеется, вспомнив термин. – Она больше похожа на единую теорию поля возникновения Вселенной. Так что постарайся не отвлекаться.

– Давным-давно, когда бытие было еще совсем юным, существовал всего один мир, полный жизни. Никто не скажет, хорошей она была или плохой. Жизнь как жизнь. – Бронка пожимает плечами.

Река, что течет рядом с ними, проходит через другие грани бытия, где говорят другие Бронки – тысяча рассказчиц, повествующих тысячу историй под десятью тысячами различных небес. Если Бронка сосредоточится, то сможет их увидеть: небеса, на которые взошло второе солнце, или где ночной воздух стал лилово-золотистым и в нем горит нечто ядовитое для нее. Однако она старается их не видеть. Венеца заслуживает ее полного внимания. К тому же кое-что видеть просто опасно. Об этом Бронку предупредил город.

– Тот первый мир, первая жизнь, был чудом, но из-за каждого решения, что принимали живые существа, от этого мира отпочковывался новый – тот, где некоторые из них повернули налево, и еще один, где некоторые повернули направо. Затем от каждого из этих новых миров отпочковывались уже другие, и так продолжалось и продолжается до бесконечности. Как остановить чудо? А никак, просто создаешь новую вселенную, которая начинает плодить свои собственные чудеса, и так жизнь разошлась по тысячам миллионов вселенных, и каждая была страннее предыдущих.

Бронка меняет положение рук, одна ладонь повисает в нескольких дюймах над другой, а затем она начинает переставлять их лесенкой, все выше и выше, изображая слои. Торт «Наполеон» из миров, каждый надстраивается над предыдущим, образуя ветвящиеся кораллы, которые тянутся все выше, сплетаются и снова расходятся. Бесконечно разрастающееся древо, которое возникло из единственного крошечного семени и ветви которого отличаются друг от друга настолько невообразимым образом, что жизнь на одной была бы совершенно неузнаваемой для жизни с другой. Но есть одно важное исключение.

– Города пронизывают все слои. – В этом мире Бронка указывает на силуэт города, который возвышается над деревьями парка Хайбридж на их стороне реки. – Люди все еще рассказывают о том, как ужасен Бронкс. В то же время где-нибудь какой-нибудь риелтор расписывает, как здесь замечательно, чтобы те, у кого есть деньги, пришли и все скупили. В то же время есть те, кто здесь живет, и для них Бронкс не замечателен и не ужасен. Он – просто их повседневность. Все эти люди одновременно правы, и это только в нашей реальности. Что я пытаюсь сказать: дело не только в решениях, дело в каждой истории этого города, в каждой лжи – все они тоже становятся новыми мирами, все они увеличивают массу Нью-Йорка, пока наконец все не рушится под собственным весом… и не становится чем-то новым. Чем-то живым.

«Да, черт возьми», – произносит голос в ее голове.

«Солнышко, помолчи. Я разговариваю», – пропевает Бронка в ответ.

Венеца поворачивается, смотрит на деревья, и на воду, и на ночные огни, словно они возникли только что. Впрочем, так и есть. Полным благоговения голосом она негромко говорит:

– Раньше, дома, я всегда смотрела на город с крыши. И мне всегда казалось, будто он дышит.

– А он и дышал. Самую малость. – Зародыши вдыхают собственные амниотические жидкости, поглощают сами себя, готовясь ко дню, когда они превратятся в нечто совершенно иное. – Но сегодня все изменилось. С сегодняшнего дня город стал по-настоящему живым.

– Почему сегодня?

Бронка пожимает плечами.

– Звезды сошлись? Создателю стало скучно? Не знаю. Неважно, когда это произошло, важно само событие.

– Да, я, похоже, не на то обращаю внимание. – Венеца становится серьезнее. – Сегодняшняя картина. Расскажи мне о ней.

Да уж. Бронке пора заканчивать с позерством. Она вздыхает, отворачивается от камней и жестом приглашает Венецу идти за ней к джипу.

– Картина. В общем, одна из реальностей не в восторге от того, что существует наша. Фиг знает почему… но, какой бы ни была причина, некто из той реальности пытается убить города в тот момент, когда они оживают. То же самое произошло с Нью-Йорком. Этим утром они попытались напасть, нанесли кое-какой урон, но провалили основное наступление.

Глаза Венецы расширяются.

– Ох, черт. Вильямсбургский мост!

– Он самый. – Бронка мрачно кивает. – А могло быть намного хуже, ведь, как я и сказала, их цель – весь город. Кто-то их остановил, некто вроде меня, еще один человек, ставший городом.

– Что? То есть… – Венеца замолкает и хмурится. – Не ты одна можешь управлять рекой?

– Нас шестеро, по одному на каждый боро и еще один, который воплощает весь город. Он и остановил сегодняшнее нападение, однако то существо из другой вселенной… – «Враг», – шепчет голос в ее сознании. – …оно все еще здесь, и почему-то его облик изменился. Обычно оно представляет собой огромное, ужасное чудовище, которое нападает на города в момент рождения. Раньше так и было – всегда, на протяжении тысяч лет. Но теперь оно изменило тактику.

И это очень беспокоит Бронку. В ее кладезе знаний нет ничего о том, чтобы Враг набирал себе прихвостней, подчинял людей и заставлял их подбрасывать чудовищные картины. Неужели остальные тоже столкнулись с подобными трудностями? Быть может, ей все же стоит…

Нет. Нет. Бронка лишь предупредит Венецу, подготовит ее, насколько сможет, но дальше будет держаться в стороне от этой заварушки.

– Картина. – Венеца, чьи мысли, похоже, пришли к тому же, заметно содрогается. – Изображение на ней двигалось. – Голос девушки звучит испуганно, и она замолкает.

– Вспомни, что я говорила: жизнь в тех, других местах нам может и не показаться чем-то живым.

– То есть где-то на самом деле существуют люди, которые выглядят как двумерные пятна краски? – Венеца качает головой. – Капе-е-ец.

Поэтому те красочные силуэты и вызывали такую жуть. Бронка понимала, что видит не просто безмозглых чудовищ со смазанными лицами, а существ, обладающих разумом и чувствами. Разумом настолько же непостижимо чужим, насколько чуждыми Лавкрафт некогда считал других людей.

Они садятся в машину, и Бронка снова вывозит их на магистраль, направляясь в сторону Нью-Джерси. Венеца едет рядом и молча переваривает сказанное. Но Бронке нужно, чтобы девушка уяснила еще кое-что важное.

– Итак. – Она ненадолго отводит взгляд от дороги, чтобы посмотреть на Венецу. Это важно. – Видела, что я сделала с рекой? То же самое я проделала сегодня в Центре. Если действовать осторожно, если все делать правильно, то я могу вытолкнуть Врага обратно в его мир. Ну или просто отбросить подальше от меня самой. Но ты этого сделать не можешь, так что в следующий раз, когда увидишь из ряда вон выходящую чертовщину…

– Я пойду позову тебя. Поняла.

– Ну… да. Так тоже можно. Но если меня нет рядом – тикай. Беги прочь от странностей, а не к ним, как сегодня. Ладно?

Венеца, впрочем, хмурится.

– Если бы я не побежала к странностям и не оттащила тебя, когда они потянулись к тебе своими мелкими… – Она шевелит пальцами в воздухе и корчит рожу. Бронка удивленно хмурится. Неужели те твари к ней тянулись? – Тогда стала бы ты… даже не знаю, кормом для краски.

Какая же она упрямая.

– Хорошо, если мне не грозит непосредственная опасность, от которой ты можешь меня спасти, давай деру. Потому что я даже думать не хочу, что случится, если эти твари схватят тебя. – Когда Венеца поджимает губы, Бронка расчехляет тяжелую артиллерию. – Пожалуйста. Ради меня.

Венеца хмурится, но все же перестает упрямиться.

– Черт. Ладно, договорились. – Затем ее лицо приобретает озабоченный вид. – Но почему же я их видела, а Иц и Джесс – нет? Они же вообще не шевелились, пока все происходило. Словно попали на затемненный стоп-кадр. И те парни, что принесли картину, тоже. Вот ты выглядела нормально, а я вообще не застыла. Почему?

– Всегда находятся люди, которые оказываются более близки к городу, чем остальные. Некоторые становятся такими же, как я; другие просто по необходимости