Искусство и красота в средневековой эстетике - Умберто Эко

Искусство — это и строительство корабля или дома, изготовление молота или рисование миниатюры; artifex (творец, создатель) — это кузнец и ритор, поэт и художник, равно как и стригальщик овец. Перед нами еще один, хорошо известный аспект средневековой теории искусства: ars — понятие достаточно широкое, вбирающее в себя и то, что мы назвали бы ремеслом или техникой, так что теория искусства — это прежде всего теория ремесла. Artifex создает нечто такое, что позволяет исправить, дополнить или продолжить природу. Человек занимается искусством в силу своего бедственного положения: от рождения лишенный шерсти, клыков, когтей, не способный быстро бегать или спрятаться в собственную скорлупу, он, наблюдая за природой, подражает ей. Наблюдая, как вода сбегает с горы, не задерживаясь на вершине и не проникая вовнутрь скрытых полостей, он изобретает Дом и крышу (Гуго Сен-Викторский, Didascallcon I, 10). Omne enim opus est vel opus creatoris, vel opus naturae, vel opus artificis, imitantis naturam: ибо всякое произведение есть произведение или Творца, или природы, или мастера, который подражает природе (Гильом из Конша, Glosae super Platonem, ed. Jeauneau, р. 104).

Итак, искусство подражает природе, но не копирует рабски все то, что природа ему предлагает в качестве образца: в этом подражании есть место изобретению и переработке. Искусство соединяет разрозненные вещи и разделяет соединенные, продолжает дело природы, творит по образу природы, и продолжает ее творческое усилие (nisus). Да, ars imitatur naturam (искусство подражает природе), но оно подражает ей in sua operatione: искусство подражает природе не в смысле необходимого копирования созданных ею форм — оно подражает ей в ее творческом действии (S. Th. I, 117,1). И это важное добавление к той формулировке, которая всегда казалась людям банальнее того, что она являет собой на самом деле. Средневековая теория искусства интересна именно с этой точки зрения: она представляет собой философию формотворчества, осуществляемого с помощью той техники, которой располагает человек, и взаимоотношений между человеческим и природным формотворчеством.

К наиболее глубоким рассуждениям на эту тему следует отнести приводимый ниже пассаж из Иоанна Солсберийского. Искусство наделяет человека способностью творить вещи по природному образцу и при этом сокращает путь, который проходит природа, и позволяет человеку опередить ее:

Природа, со своей стороны, побуждает ум (vis quaedam animo naturaliter insita, per se valens) (некая сила, естественным образом присущая духу и значимая сама по себе) воспринимать вещи, запоминать их, исследовать и сравнивать. Искусство и природа поочередно помогают друг другу в процессе неуклонного возрастания творческого начала. Под «ingenium» Иоанн Солсберийский подразумевает не то, о чем будут говорить маньеристы, используя этот же термин; для него в лучшем случае речь идет о virtus operandi (сила действования). Понимание же им слова Natura безусловно восходит к общей культурной атмосфере XII века; он имеет в виду нечто живое и органическое, служанку творца, активно действующую матрицу всех форм.

Философы XIII в. ограничивают представления об искусстве (ars) как способности, связанной с космогоническими силами, и разрабатывают онтологию художественной формы, которая в какой-то мере сужает возможности искусства.

Согласно св. Фоме, между природными и художественными целостностями пролегает глубокое онтологическое различие. Форма, привносимая художником в материю, на которую он воздействует, является не субстанциальной, а акцидентальной формой. Материя, которая подлежит художественной обработке, — не чистая потенция, не материя ex qua (из которой); это уже субстанция, определенный акт, мрамор, бронза, глина, стекло, то есть материя in qua (в которой), subjectum, на который воздействуют акцидентальные формы, видоизменяют его, но не касаются его субстанциональной природы. [24] Ars operatur ex materia quam natura ministrat: искусство творит сообразно материи, которую предлагает природа (Sententia libri de anima II, 1, р. 696; ср.: S. Th. I, 77, 6). В качестве примера св. Фома приводит медь, из которой можно сделать статую. Эта медь потенциально уже заключает в себе тот образ, которым она будет наделена; пока что она представляет собой нечто бесформенное (infiguratum), лишенное формы (privatio formae); однако та художественная форма, которая делает ее статуей, изменяет ее лишь поверхностно, так как ее бытие в качестве меди не зависит от акцидентальной формы. Этот пассаж свидетельствует о том, как далека средневековая ментальность от представления об искусстве как творческой силе. Самое большее, что может делать искусство, так это создавать наилучшие изображения, поверхностные отпечатки (terminationes) материи, но ему следует проявить онтологическое смирение по отношению к природе, которая первична. Связываемые воедино средствами искусства сущности не создают нового единства, но каждая сохраняет свою собственную субстанциальную реальность; они просто ad aliquam figuram redactis per modum commensurationis, то есть сведены в определенный образ посредством соразмерности (S. Th. III, 2, 1). Существование их определяется действием поддерживающей их материи, тогда как природные вещи существуют в силу своей причастности к Божеству (Contra Gentiles III, 64). Согласно св. Бонавентуре в мире действуют три силы: Бог, творящий из ничего; природа, воздействующая на потенциальное бытие; и искусство, воздействующее на природу и предполагающее ens completum (совершенное, законченное сущее). Художник может содействовать творческому ритму природы, может ускорять его, но не может состязаться с ним (II Sent., 7, 2, 2, 2).

Те же представления встречаются и в народной схоластике, энциклопедических трудах и в обыденном сознании. В «Романе о Розе» Жан де Мён (написавший свою часть произведения вскоре после того, как появилась «Сумма» Фомы) описывает Природу, которая заботится о том, чтобы различные виды множились, и делает пространное отступление касательно Искусства. В отличие от Природы оно не производит истинных форм: стоя перед Природой на коленях, Искусство умоляет ее (подобно нищему, не владеющему ученостью, но жаждущему подражать ей) научить его охватывать реальность в ее образах. Однако, подражая Природе в ее творческом усилии, Искусство все-таки не может создавать живых существ. И здесь в онтологическом недоверии философов к Искусству начинает слышаться простосердечное разочарование зрителя, который видит, что Искусство хотя и создает образы «рыцарей на прекрасных скакунах, с ног до головы покрытых голубыми, желтыми, зелеными и прочих цветов доспехами, птиц в зеленых зарослях, рыб во всяческих водах, диких зверей, пасущихся в лесах, всякую траву, всякий цветок, который мальчики и юноши собирают в лесу по весне…», однако, несмотря на все свое проворство, не может заставить их двигаться, чувствовать, говорить. Не следует видеть здесь выражение чувствительности, неспособной постичь самоценности искусства. Как и св. Фома, Жан де Мён в данном случае стремится к тому, чтобы определить возможности природы и искусства с научной точки зрения; вполне естественно, что, в соответствии с логикой своего рассуждения, он отводит искусство на второй план. Различие между Жаном де Мёном и св. Фомой заключается в том, что для поэта, писавшего на народном языке, данный аргумент доказывает превосходство алхимии над искусством — ведь алхимия позволяет осуществить трансмутацию. Все это говорит о том, что в светской культуре XIII века под видом схоластики уже заявляют о себе требования науки и натурфилософии Ренессанса.