В центре Вселенной - Андреас Штайнхёфель

То, что их прикосновения были мне неприятны, целиком и полностью было вызвано моим предположением, что от меня ждут какой-то реакции: восторга ли, всполоха, возбуждения. Когда мы бросали якорь, во мне просыпался страх, не спросит ли Гейбл на этот раз, хочу ли я провести с ними ночь. Это был бы своего рода подарок, некая инициация, уместная, поскольку я уже становился мужчиной – или, по крайней мере, вскоре должен был им стать. Я не мог сильнее обмануться в Гейбле – и все же в чем-то я оказался прав. В определенной степени.

Однажды ночью мы причалили в одинокой, богом и людьми забытой бухте. Весь вечер он таинственно ухмылялся, не удосужившись поделиться тем, что же его так развеселило. Моя кожа к тому времени загорела до цвета молочного шоколада.

– У тебя есть два часа, – сказал он, бросив якорь, пока корабль замедлял ход, чтобы вскоре остановиться совсем.

– Два часа на что?

Он молча указал мне на берег. Небо было затянуто облаками, и в редких сумерках прибрежный песок широкой белой полосой мерцал невдалеке от нас. От нее отделилась тень, приблизилась к воде и ступила в нее, остановившись в ожидании. Что-то в животе моем отвесом рухнуло вниз, от страха закружилась голова, и в ушах вновь зазвучал призывный гортанный шепот портовых шлюх.

– Кто это?

– Сюрприз, – ответил Гейбл. Я почувствовал, как его рука легла мне на плечо и подтолкнула вперед, осторожно, будто боясь меня поранить. В следующий миг вода омывала мои колени, мои бедра, пока не спала до щиколоток. Еще десять шагов, еще пять; тень оставалась неподвижна. Я остановился. Это был юноша – чуть старше меня, а может быть, даже мой ровесник.

Мое тело, казалось, больше мне не подчиняется. Оно как будто опустело, сделалось невесомым и неподвластным.

– Ελα[6], – прошептал он на своем незнакомом, гулком языке.

И я иду.

Я хватаюсь за руку, протянутую мне навстречу, такую сухую и теплую. Он уверенно ступает сквозь ночную мглу, увлекая меня за собой, так что через несколько шагов я перестаю сопротивляться и всецело доверяюсь ему. С каждым шагом песок просачивается сквозь пальцы моих босых ног – все еще теплый, а может, никогда и не остывающий, пока не кончится лето, которое, как мне тогда казалось, здесь не пройдет никогда. В воздухе витал незнакомый запах, тягучий и сладкий, как кипящий мед, и море далеко позади нас уже не пыталось поработить волнами берег, а лишь тихо шептало, словно эхо, вечно повторяющее несбыточные обещания.

Когда он внезапно останавливается и отпускает мою руку, меня охватывает паника, захлестывает страх перед темнотой. Но тут я ощущаю его руки на своих плечах, его губы – на своей шее. Мое тело вздрагивает, как будто по нему проходит электрический разряд. Он целует меня и что-то шепчет, шепчет и целует. Моя голова откидывается назад, но он притягивает ее, словно хочет заглянуть мне в глаза, и на несколько мгновений мы оказываемся лицом к лицу, наши губы встречаются и прижимаются друг к другу. Его язык тверд и шероховат, как у кошки; я ощущаю во рту отдаленный привкус аниса. Он скользит по мне, его руки касаются моих бедер и опускаются по ним, уверенно и спокойно охватывая колени, мои руки падают ему на плечи и касаются кожи, прохладной, как будто ее никогда не касались лучи солнца. Я зарываюсь пальцами ему в волосы, мое тело растворяется, разлетается в огонь и воду, распадается в песок и пепел.

Потом он исчезает в темноте. Он только что был здесь – и вот его уже нет, он ушел бесшумно, не прощаясь, как все мужчины, покидавшие по утрам наш дом.

Я улегся на спину и поднял глаза к ночному небу. Обычно оно было ясным и безоблачным, усеянным мириадами звезд, которых я никогда не видел дома, и Млечный Путь, казалось, дальним концом своим касался Земли. Но сейчас надо мной была лишь чернота, и отсутствие в ней света сгущало воздух до терпкого вина. Я чувствовал себя сосудом, но не знал, опустошен он был или, наоборот, наполнен. Вдали раздались первые раскаты грома.

Прислушиваясь к шуму прибоя, я вышел на берег, по которому добрался до корабля. Вначале я шел медленно, затем все ускоряя и ускоряя шаг; в конце концов я яростно вонзался ногами в песок. Яхта в неподвижности замерла на поверхности воды, как темная ореховая скорлупка, – горела лишь одна лампа на борту. Гейбл уже ждал меня. Я оттолкнулся от каменистого дна, схватился за руку, протянутую мне через борт, и поднялся на палубу.

– Почему так мало? – едва ступив на палубу, набросился на него я. – Почему всего два часа?

– Два часа ли, два месяца, два года… Времени никогда не хватит, – ответил он и указал наверх. – Смотри.

Подняв голову, я лишился дара речи. Над верхушками мачт, цепляясь за снасти, танцевал слабый, призрачно мерцающий огонек, источая, вопреки ожиданиям, не холодный синий, а бледно-розовый свет. Это был не обман зрения, не отражение беззвездного ночного неба, отскочившее от воды.

– Что это? – прошептал я.

– Огни святого Эльма. Приближается гроза.

Раздался щелкающий хруст статического электричества, и некоторые огоньки погасли, но на их месте тут же вспыхнули новые. В воздухе нарастал гулкий шепот, и внезапно мой нос почувствовал еле уловимую нотку озона.

Что-то внутри меня перевернулось, и я не смог сдержать слез. Гейбл обнял меня, всхлипывающего, и долго так стоял, прижимая мое лицо к своей груди, укачивая и шепча на ухо слова, смысл которых до меня не доходил.

– Гейбл, – сказал я, как только смог произнести что-то. – А где Алекса?

– Я не знаю.

– Ты скучаешь по ней?

– Каждый день, Фил. Каждый день и каждую ночь.

Я отстранился, тыльной стороной ладони вытер слезы и прерывисто вздохнул.

– Почему вы расстались?

Гейбл лишь пожал плечами.

– Похоже, это была моя ошибка. Она была такой спокойной, такой домашней, что я не мог с этим смириться. Но все равно я купил нам дом, хотя жить в нем не мог.

– В Америке?

– В Калифорнии, – кивнул он. – Не так далеко от побережья, не так далеко от Тихого океана, но в то же время слишком далеко для меня. Я не создан для того, чтобы жить на суше. Я чувствовал себя в этом доме как в тюрьме, как тигр в клетке – думаю, не надо тебе объяснять. Работал на судоверфи. Но разве это могло заменить мою прежнюю жизнь? И мы ссорились все чаще и чаще.

Гейбл набрал в легкие воздуха и покачал головой.

– Боже, какими мы были детьми, я и она! Надо было довести Алексу до белого каления, чтобы она хоть как-то отреагировала на мои слова, но ведь я доводил…

Его правая рука дернулась, будто ожила, и медленно скользнула по левому предплечью, словно он что-то искал.

– Однажды… Алекса стояла на кухне и резала овощи. Я уже не помню, из-за чего завязался наш спор, но любой разговор уже так или иначе перерастал в драку. Слово за слово – и мы уже кричали друг на друга, Алекса вышла из себя, а в руке у нее был нож, и…