Джон Сильвер. Возвращение на остров Сокровищ - Эдвард Чупак

Мне, как никогда, отрадно напомнить тебе о том, что случилось дальше: это придает угрозам новый смысл.

Убить человека можно тысячью способов. Например, по-крестьянски — граблями; по-полицейски — дубинкой; по-солдатски — штыком. Можно даже убить его по-английски — через суд, если удастся добыть двух свидетелей.

Из-за чего люди идут на убийство? Одни — из любви, другие — из жадности. Во имя чести, родины, а также из трусости и от стыда. Некоторые убивают даже ради удовольствия. Так или иначе, причин для этого тоже не перечесть. У меня была всего одна причина избавиться от морского пса: я хотел стать капитаном.

В дальнейших строках я расскажу тебе без утайки, как окончил дни Черный Джон.

Он, Эдвард, Кровавый Билл и Бонс вернулись в трактир ввечеру. Юный Эдвард щеголял в новой шляпе с голубым пером. Я бы никогда не купил шляпу, с пером или без. По мне, это пустое расточительство. Уж если тратиться, то на пистолеты.

Черный Джон вернулся ни с чем. Ему было жалко расстаться даже с фартингом ради того, что он мог получить разбоем. Бонс разжился шерстяной шапкой. Эдвард сказал, что шапка ему мала, но это его не удержало. Кровавый Билл проломил витрину посудной лавки и украл серебряное блюдо, за что нас вполне могли повязать. Вот только желающих ловить Билла оказалось немного.

Помню, я рассказывал юному Эдварду, что блюдо Билла сияло, как трон Старого Ника, и что Биллу было все равно, будь оно из олова, серебра или бумаги. Билл видел один только блеск. Эдвард стоял перед окном, поворачивал голову так и этак, проводил пальцами по перу, но не мог себя разглядеть. Я подошел ближе. Моя тень упала на стекло, и он наконец смог увидеть собственное отражение.

Капитан забрал у Бонса шапку и велел ему рассказать о своих дневных похождениях. Черному Джону шапка тоже не подошла, поэтому он швырнул ее владельцу, а тот снова попытался напялить на голову. Бонс сообщил, что они прогулялись возле церкви Святого Варфоломея в Смитфилде и по Стрэнду. В этом месте он прищурился и скрутил шапку в руках. Потом продолжил: там, мол, встретили дамочек — и отвесил поклон, словно изображая, как все было. Шапка выпала у него из рук, а, когда Бонс нагнулся ее поднять, его штаны затрещали. Мудрено ли, что он всегда пил как сапожник, если его подводили то волосы, то зад?

Мы наблюдали, как Бонс сражается с шапкой. Капитан же решил справиться о старухе Мэри, прежде чем продолжить мою пытку рассказами о лондонских приключениях.

Я, наверное, должен был сказать морскому псу правду — дескать, отослал трактирщицу под ложным предлогом, чтобы мы могли без помех поквитаться друг с другом, но, учтя обстоятельства — в основном в виде Билла, глазеющего на блюдо, — ответил, будто старуха принимает ванну. К тому же всегда приятнее соврать, если есть выбор между правдой и ложью. Хорошую ложь еще нужно уметь сочинить. Хорошие враки — как вареные раки, а правда — овсянка на воде.

Эдвард тряхнул кудрями на свое отражение и произнес словно между прочим, любуясь собой, что нанял извозчика до пристани, где мы оставили шлюпку. Эдвард знал город как свои пять пальцев — сколько раз ему приходилось улепетывать по лондонским переулкам от владельцев разрезанных карманов! Говорил он отрывисто, будто здесь была его вотчина, его владения. Когда он впервые попал на корабль, благородную спесь из него изрядно повыбили (мне тоже довелось приложить к этому руку), зато после меня его никто больше не поучал. Да и кто, как не я, отдал ему пару чулок, когда он трясся от холода в первые дни на борту? Он, добрая душа, отплатил мне за них сторицей, как положено благородному малому. Эдвард стоил вложений — я знал это с самого начала, и прибыль от него росла, по мере того как мы с головой углублялись в загадки старинной Библии. Он отдал жизнь морю, а я ее выкупил, и, насколько мне известно, но справедливой цене.

Эдвард выглянул в окно и тронул свою шляпу с голубым пером, приветствуя проходящую мимо даму. Богатство было ему к лицу, чего нельзя было сказать о Бонсе. Он бросил напяливать шапку и теперь оценивал состояние задней части брюк.

— Потом мы встретились в Спринг-Гарден, — произнес он, вертясь, словно гончая, которая гонится за собственным хвостом. — После Смитфилда и Стрэнда. Потом Эдвард упросил нас заглянуть в «Ковент-Гарден». Он в этом городе как рыба в воде или я в роме. Там было на что посмотреть. Одна вдовушка, — Бонс вздохнул, — красотка, каких поискать! Спасалась от кого-то. Хороша была, сил нет.

Эдвард потом мне признался, что ему тогда захотелось вернуться в родной дом, но он вовремя вспомнил отцовский наказ. В расстроенных чувствах он бродил по округе, пока не увидел гниющую голову на воротах Вестминстерского дворца.

— Голову Кромвеля, — пояснил он и еще раз машинально поправил локон. — Давно я его не видел. Правда, он не слишком изменился с тех пор, как его вырыли из могилы и обезглавили. Все так же таращится в никуда день и ночь. — Тут Эдвард побледнел. — Должно быть, лет двадцать прошло с тех пор, как его голова висит на той пике.

Он мог бы с равным успехом сообщить год нашего визита — 1685. Как будто я этого не знал. Все слышали историю лорда-протектора. Даже старуха Мэри о нем вспоминала. Карл Второй повелел, чтобы тело Кромвеля извлекли из земли, отрубили голову и насадили на пику только лишь потому, что Кромвель казнил его отца. Был ли в Британии человек, который не знал этого? Так зачем Эдвард об этом заговорил? Едва ли он отлучался распивать чаи с Кромвелевой головой.

А хоть бы и так, в одном он ошибся. Оливер Кромвель, великий парламентский муж, который назначил себя лордом-протектором, смотрел не в пустоту, а на кладбище прямо перед собой, и в частности на надгробие, принадлежащее королеве, которую когда-то звали леди Анна Хайд. Мне повезло, что голову не обварили в отличие от головы племянника Томаса Мора, Уильяма Фишера, которого добрый английский люд посчитал изменником. Дядюшка тоже не избежал сей плачевной участи, хотя ему достался лучший вид — с кола на Лондонском мосту. И эти-то убийцы называют меня негодяем! Впрочем, я отвлекся. Погоди, мы еще вернемся к Кромвелю и его голове — после того как я расскажу о другом убийстве.

Билл фыркнул. Лондонский воздух, должно быть, ему подходил. А может, мерзавец придушил кого-то за капитанской спиной.

— Эдвард сказал нам, что никакая она не вдова, — произнес Бонс, — а известная воровка.

Парень все еще смотрел в окно. Я тоже туда выглянул, но увидел только знатную даму, которая шествовала по улице, и семенящую за ней служанку с хозяйскими свертками.

— За ней гналась толпа, — продолжил Бонс. — Чуть не растерзали бедняжку. Я и не знал, что в сухопутных крысах столько злости. Не иначе мысли о виселице пробуждают в них лучшие чувства. А Эдвард сказал, что никогда не попадался на воровстве.

Здесь Эдвард мельком взглянул на меня и улыбнулся, снова поворачиваясь к приятелю, смотревшему на него из окна.

— Виселица! — прорычал Кровавый Билл.

Капитан крутанул на столе монетку, чтобы его усмирить. Потом передал монету Биллу, и тот попытался повторить трюк, да неудачно: монета покатилась на пол. Черный Джон поднял ее и еще раз крутанул для Билла.