Полцарства - Ольга Покровская

Пашка покосился на Асю.

– Ага, теперь комплект! – озвучила его мысль Наташка и торжественно, словно вручая почётный билет закрытого клуба, поставила перед Асей чашку.

Они расселись по обе стороны составленного из парт стола. Их было всего шестеро, считая отсутствующего Саню. Оттого, что «братьев по ордену» оказалось так мало, Ася почувствовала, что её причастность приюту словно выросла в цене.

– Ну что, все тут? Александр Сергеич не придёт? – строго спросила Татьяна и села во главу стола.

Тут только Ася поняла, что это – собрание.

– Короче, если кто ещё не в курсе, дела у нас такие! – начала Таня и вкратце пересказала случившееся.

Вчерашним утром новосёл приюта лохматый мачо Гурзуф совершил роковую ошибку. Быть может, переменившийся ветер напомнил ему о времени, когда был жив дядя Миша и ещё витали вокруг, лаская собачий нюх, весёлые и цветные запахи Замоскворечья? Гурзуф ушёл на утреннем выгуле. Стоило Пашке отвернуться на миг, пёс нырнул в кусты и, как бывает с непослушными детьми, сразу же угодил в историю.

На узкой дорожке ему встретились два чудно одетых типа на велосипедах. Гурзуфу понравились их шлемы и дутые жилеты, он собрался уже выразить респект на своём языке, но тут парни повыхватывали из карманов всполохи страшного ветра, и Гурзуф задохнулся.

Когда Пашка подоспел, велосипедисты уже умчали. Гурзуф, накренившись, сидел на дороге и тяжело мотал башкой. После знакомства с газовым баллончиком он стал похож на дядю Мишу в пору похмелья.

За побег Гурзуфу был предписан усиленный курс дрессировки. Но Пашка опоздал с принятием мер. Сегодня утром на двери ветпункта появилась листовка, содержавшая безграмотную, однако внятную угрозу. Шайка догхантеров обещала в ближайшее время «принять меры» против Пашкиных питомцев.

– Вот! Все видели? – сказала Татьяна и помахала листком перед собравшимися.

Курт взял у неё из рук бугристый, покроплённый дождём лист. «…Блоховозы перешли в наступление… защитники города зачистят парк от тварей…» – пробежал он текст и недоумённо взглянул на Пашку.

– А что ты смотришь на него! Нечего на него смотреть. Он уже всё, доигрался! – раздосадованно сказала Татьяна. – Вот кто теперь караулить всё это хозяйство будет? Или, может, учёбу бросишь? – накинулась она на племянника. – Консультацию по математике прогулял? Прогулял! Так и всю жизнь прогуляешь!

– Захочу – прогуляю, – буркнул Пашка и ссутулился над столом, так что волосы чуть не попали в чашку.

– А ты не дерзи тётке! – крикнула Татьяна. – И вы тоже все хороши! Сами в Интернете с утра до ночи, а до сих пор не пристроили. Напрягите мозги! Влейтесь в какой-нибудь частный приют! Сообразите!

– Танюлька! Ну мы же сколько пытались – ты ведь знаешь. Ну кому они нужны! – жалобно проговорила Наташка.

– Я тебе не Танюлька! – рявкнула Татьяна. – Я ответственное лицо! Отвечаю юридически и практически за ветпункт и школу! Вы хоть понимаете, что своей самонадеянностью и безответственностью спровоцировали группу психбольных! Догхантеры – это психи! Сколько они потрав по всему городу устраивали! Учинят в лесопарке гадость какую-нибудь, – а закроют меня! И школу и ветпункт, за то, что пригрела этот ваш бедлам незаконный!

– Ну ясно, тебя только бизнес твой волнует, – сказал Пашка, взглядывая из-под нависших лохм.

– Меня? – ахнула Татьяна. – Бизнес? А кто возился с твоими калеками? Кто лечил их? Кто Людмилу умасливал, чтоб она вас здесь оставила! Ну ты и паршивец! – И, почуяв закипающие на глазах слёзы, вырвалась вон из домика.

Наташка подняла обрушенный Татьяниным вихрем стул и укоризненно взглянула на Пашку.

– Ну и зачем? – удивилась она.

– Ничего я не буду делать! – сказал Пашка себе под нос. – Не буду никого расселять. Ни в какие приюты. Почему, если дебилам каким-то не нравится, я должен разрушать собакам их дом, где они привыкли?

– Мы незаконные, Паш, – сказала Наташка и, откинув белые волосы, потянулась за пряником. – На! Будешь?

– Не хочу я! – дёрнулся Пашка. Помолчал и вдруг переменившимся сиплым, почти жалобным голосом проговорил: – Я вот волнуюсь: как бы кто через ограду им чего не подкинул, пока нас нет? Джерик, допустим, без разрешения не возьмёт, Агнеска с Мышью не возьмут. А остальные могут. Это они при мне не берут. А без меня – кто их знает?

Он умолк и потрогал рисунок взлетающей цапли, белые пёрышки, камышинки, круги на воде. И все, невольно повторяя за ним, увлеклись своими чашками. Ася вгляделась в алое пятнышко мака – три мазка тонкой кистью. Это бессмысленное занятие смягчило, затёрло реальность вместе с необходимостью что-то решать. Волшебные чашки подарила Сане на какой-то праздник благодарная пациентка. Сначала они стояли дома у сестёр в коробке, а потом, оказывается, он отнёс их сюда.

Вдруг Наташка сказала:

– Тихо!

Все замерли, дружно навострив слух. Сквозь щели внутрь павильона проник тонкий утробный стон.

– Ну а Мышь-то кто выпустил! – воскликнул Пашка и мигом очутился за дверью.

Серая собака с поразительно тощими боками и длинной худой мордой сидела у крыльца, скособочившись вправо, левая задняя лапа дрожала. Кривая жалкая её поза была скомпенсирована упорством взгляда, каким она встретила высыпавших на ступени людей.

– Она мелкая, сама проползла, под сеткой. Там сетка отогнулась, – сказала Наташка. – Она, может, петь хочет?

– Пить? – переспросила Ася и огляделась в поисках миски.

– Петь! – нежно, словно выпуская колечко дыма или дуя на пёрышко, поправил Курт и улыбнулся тепло и спокойно. Асе показалось на миг, что она видит улыбку Болека.

– Мышь, ну чего тормозишь? – сказал Пашка и, аккуратно, как ребёнка, взяв собаку на руки, внёс в комнату. – Ну что, попоём?

Ася знала от Ильи Георгиевича про этнографические исследования и фольклорные реконструкции Николая Трифонова, Пашкиного отца, но никак не могла представить себе, что Пашка найдёт применение наследству. И уж тем более не предполагала, что он умеет петь таким ясным, поставленным голосом, совсем не похожим на его будничное бормотание.

Песня, которую услышала Ася, оказалась колыбельной, незапамятной и дикой, как подорожник или крапива, и такой же, как эти травы, родной. Пашка пел негромко и совсем просто, но по Асиной спине побежал озноб.

Тем временем Мышь притёрлась к ногам Пашки и вытянула шею. При свете лампы Ася разглядела её получше. Это было удивительное существо. Тощие шаткие лапы и странно изогнутая спина, а также необычайно худая мордочка сообщали её облику нечто сказочно-зловещее.

Позже Ася узнала, что у Мыши был сломан позвоночник и временами волочились задние лапы, не считая прочих бессчётных недугов. Пашка, однако, гордился результатом лечения. «Чудо, что не парализовало!» – говорил он.

Мышь обладала редким даром: она умела петь. Начинала партию всегда сама, без команды. Сперва робко подвывала и урчала, а затем, всё более обретая свободу самовыражения, распевалась всерьёз – тонким и сильным собачьим голосом. По вытянутому горлу певчей катились волны звука, передние лапы вздрагивали.