Теплыми руками - Алексей Николаевич Котов

Рыжий спустился с порожек и подошел ближе.

— Сосед, говоришь? — спросил он, внимательно разглядывая мое лицо. — Что-то я тебя не знаю.

Я кивнул головой в сторону многоэтажек.

— А я вон там живу.

— А-а-а… — рыжий замялся, не зная, что говорить дальше.

Его замешательство можно было понять: человек, живущий в своем личном доме, довольно неохотно признает соседом ближнего, проживающего в многоквартирной громадине. Пусть даже балкон последнего нависает над его печной трубой.

Через пять минут мы сидели с рыжим на порожках веранды и по очереди отхлебывали из бутылки, которую я прихватил с собой, покидая кафе. Моего нового знакомого звали Толик. Мы мирно беседовали. Жена Толика категорически отказалась пустить меня в дом. Она предложила мужу, в качестве компенсации за моральный ущерб, теплую куртку, а также совет не связываться с «разными приблудными алкашами».

В силу понятных причин я не могу припомнить с достаточной точностью все, о чем мы беседовали с Толиком. Впрочем, даже если бы мне удалось это сделать, то все равно мне не под силу передать волшебную ауру случайной, пьяной беседы, которая возникает не из слов, а скорее из чего-то такого, что можно назвать неуемным желанием высказать все, что накопилось на душе. Высказать и быть понятым сейчас, именно в эту минуту…

Толик говорил много и быстро. И если я пытался простить всех и вся (разумеется, кроме своей жены), то Толик желчно ругал все сущее на свете. Мой собеседник тоже был неудачником, но, в отличие от меня, он пытался оценить свои потери в денежном эквиваленте. Не думаю, что мы достаточно хорошо понимали друг друга. А, впрочем, именно это и помогало нам поддерживать беседу.

Толик в очередной раз стукнул кулаком по колену и заявил, что все люди — сволочи. Я попытался возразить, ведь утверждение собеседника опровергало само себя. Даже если бы все люди и являлись сволочами, то, как не крути, но опять-таки выходило что все люди — братья, пусть даже как сволочи.

Толик пошел в своих рассуждениях дальше и обрушился на власть. Толик не любил демократию чисто интуитивно, как не любят девушку, которая не только не пришла в назначенный час на свидание, но еще чуть позже прошла мимо под ручку с другим.

Я посмотрел на часы. Стрелки показывали половину восьмого. От выпитого у меня уже начинало двоиться в глазах, но понять, о чем рассказывает мне Толик я все-таки еще мог. Он ушел от политической темы и стал рассказывать мне о кирпиче, который он дважды крал и дважды возвращал на место в течение одной недели.

Я снова невольно приложился к бутылке. Теперь я понял, почему лицо Толика мне показалось немного знакомым. Он был тем самым мужиком, который ломал свой сарайчик после появления моей статьи; тем самым, который строил его заново, когда я спешил на встречу со следователем и, кроме того, одним из тех, кто поверил слухам «про мафию» и вторично вернул кирпич.

Я протянул Толику бутылку и закурил. История Толика была проста: он работал водителем и однажды, воспользовавшись случаем, стянул кирпич. Разумеется, он боялся, хотя с другой стороны не воровать он просто не мог. И даже не потому что вокруг воруют все. Его воровство было той же зарплатой, которую было бы глупо не брать, но с той лишь разницей, что брать ее нужно было достаточно осторожно. Это была неформальная форма оплаты человеку его труда. Так жили все люди. Но страх заставил Толика дважды вернуть ворованное назад. Страх был черным и липким как паутина. Толик не был трусом, но оба раза его заставляли бояться чего-то непонятного и от этого еще более пугающего.

Толик закончил свой рассказа и посмотрел на меня. В его глазах было столько злости и скорби, что я невольно содрогнулся. Передо мной сидел простой русский мужик, слегка прижимистый и незамысловатый, но именно такой, каким вылепила его жизнь. А жизнь не баловала его успехами, заставляла делать простые вещи и не думать ни о чем, кроме практической выгоды. Таких как Толик любили ругать в книжках и газетных статьях при социализме, а при случае лягают и сейчас, при демократии. Правда, уже не за излишек практицизма, а за кургузость мышления и деловую доморощенность. Толика долго и плохо учили, давая знания, которые он забыл, едва выйдя из стен школы. До всего более-менее значительного и нужного в жизни он был вынужден добиваться своим умом… Самоучкой и в полном одиночестве.

Толик сидел рядом со мной, и я чувствовал, как на моем плече подрагивает его теплая рука. Он ждал моего ответа на только что услышанное.

— Ты знаешь, — тихо сказал я, — мне очень интересно будет узнать, какая сволочь затеяла всю эту возню с кирпичом.

— Теперь концов не сыщешь, — Толик потупился. — Обидно…

— Что обидно-то?

— А черт его знает, — Толик попытался улыбнуться, но улыбка получилась довольно жалкой. — Трезвый я ни о чем таком не думаю, а вот как подопью, так мне сразу мысли всякие в голову лезут. Все воруют, вот и я тоже… Зло меня берет. Я же не вор, понимаешь?.. Но с другой стороны, живем-то мы все как тараканы в темном шкафу. И что толку от такой жизни?

Моя жалость к собеседнику стала теплой и нежной.

— Ты себя не ругай. Ты что, только для себя кирпич брал, что ли?

— Конечно, нет, — легко согласился Толик. — У меня же жена и трое детей. Понимаешь?.. А без них бы я уже спился, наверное, к чертовой матери, — его голос сентиментально дрогнул, а глаза вдруг стали по-телячьи добросердечными. — Думал, вот сарайчик построить и два десятка кур завести. Все прибыток какой-то…

— Правильно, — горячо поддержал я. — Это значит, что ты не этот… Не простой хапуга… То есть не эгоист. Ты же для детей старался. Что касается кирпича, то кое-что про эту историю я слышал.

Толик насторожился и коротко спросил:

— А что?

— Ты можешь поехать и забрать свой кирпич назад, — твердо сказал я. — Только не весь, конечно, шесть тысяч принадлежат какому-то типу. (Я имел в виду Колю) А остальное — твое.

Толик недоуменно заморгал глазами и попытался вытащить из меня все, что я знал об истории с кирпичом. Больше всего его удивило, что я знаю номер участка, где находится кирпич и то, что, судя по всему, я был на этом участке совсем недавно — я упомянул про только что построенный рядом дом. На все вопросы Толика я соврал что-то неопределенное, чем, вполне возможно, еще больше укрепил его уверенность в своем праве на разрешение забрать кирпичи. Потом я, кажется, даже пригрозил всеми возможными карами зарвавшейся прессе печатающей непроверенные факты.

Дверь за нашими спинами тихо скрипнула. Протиснувшись между нами, по порожкам спустился Мишка.

— Ты что это, сынок? — добродушно спросил сына повеселевший Толик и попытался погладить его неловкой рукой по голове. — Мать послала?

— Я просто так, — соврал Мишка. — Пап, пойдем домой, а?

— Сейчас. Ты шахматы все собрал?

— Одна фигурка осталось. Я завтра ее найду.