Карусель - Уильям Сомерсет Моэм

— Что же вы будете делать теперь? — спросила мисс Ли.

— А что я могу сделать? Я должна выбирать между Гербертом и отцом, а Герберту я нужна больше.

Они не видели декана до ужина. Наконец он спустился, облаченный в шелковые чулки и туфли с пряжками, что соответствовало его положению. Он сидел за столом молча, ел мало и не обращал внимания на беседу Беллы и мисс Ли. Время от времени тяжелая слеза скатывалась по его щеке. Он был человеком, изо дня в день следовавшим одному и тому же распорядку, и до десяти часов всегда оставался в гостиной. Поэтому и сегодня, как в любой другой вечер, сел и взял «Гардиан». Но Белла видела, что отец не читает, поскольку он целый час с отсутствующим видом смотрел в одно и то же место и периодически доставал носовой платок, чтобы промокнуть глаза. Когда часы пробили десять, он встал. Его лицо осунулось и стало серым от горя.

— Спокойной ночи, Полли, — сказал он. — Надеюсь, Белла позаботилась о том, чтобы у вас было все, что требуется.

Он шагнул к двери, но мисс Лэнгтон остановила его:

— Ты ведь не уйдешь, не поцеловав меня, отец? Ты же знаешь, у меня щемит сердце от того, что я делаю тебя таким несчастным.

— Думаю, нам не стоит больше обсуждать этот вопрос, Белла, — холодно ответил он. — Ты напомнила мне, что уже достигла того возраста, когда можешь сама принимать решения. Мне больше нечего сказать, но я не изменю своего мнения.

Повернувшись, он закрыл за собой дверь, и они услышали, как он заперся в кабинете.

— Раньше он никогда не ложился спать, не поцеловав меня, — с болью произнесла Белла. — Даже когда задерживался где-то допоздна, он приходил ко мне в комнату пожелать спокойной ночи. О, бедный папа, каким несчастным я его сделала! — Она посмотрела на мисс Ли с мукой в глазах. — Мэри, как тяжело, что в жизни невозможно сделать добро одному, не причинив боли другому! Чувство долга так часто указывает нам два противоположных направления, что удовольствие от выполнения одной обязанности сводится к нулю из-за страдания от пренебрежения другой.

— Хотите, чтобы я поговорила с вашим отцом?

— Вы ничем не поможете. Вы не знаете, какая непоколебимая решимость скрывается за его смиренными и кроткими манерами.

Декан сидел за столом в кабинете, закрыв лицо руками, а когда наконец отправился в постель, не мог уснуть, постоянно размышляя над переменами, которые произойдут в его жизни. Он не знал, как ему обойтись без Беллы, но мог бы смириться с утратой, если бы из-за молодости и положения Герберта Филда этот союз не представлялся ему неестественным и возмутительным.

На следующий день декан был бледнее обычного, ссутулившийся и изнуренный, он беспокойно расхаживал по дому молча, избегая участливых взглядов Беллы: со слабостью старика он не мог сдержать слезы, которых стыдился, и прятался, чтобы не вызывать жалость. Мисс Ли пыталась вразумить его, но у нее ничего не вышло — он то упрямился, то давил на сочувствие.

— Она не может бросить меня сейчас, Полли, — повторял он. — Разве она не видит, как я стар и как она нужна мне? Пусть подождет немного, я не хочу умирать в одиночестве, чтобы чужие руки закрыли мне глаза.

— Но вы не же собираетесь умирать, мой дорогой Элджернон. Наша семья, включая самых дальних родственников, имеет две отличительные особенности — тупоумие и долголетие. И вы проживете еще лет двадцать. В конце концов, Белла очень много для вас сделала. Неужели вы не понимаете, что она хочет чуть-чуть пожить собственной жизнью? Вы не заметили, как она изменилась за последние годы. Она больше не девочка, а женщина с определившимися взглядами, а когда у старой девы появляются свои взгляды, это уже серьезно, мой дорогой. Я всегда думаю, что долг человека — не мешать ближнему реализовать себя. Почему бы вам не изменить решение и не поехать с ними в Италию?

— Я скорее останусь один до конца своих дней! — воскликнул он с неожиданной яростью. — Женщины в нашей семье всегда выходили замуж за джентльменов. Вы притворяетесь, что презираете благородное происхождение, и поэтому считаете себя человеком широких взглядов. Но меня воспитали с убеждением, что предки оставили мне достойное имя, и я скорее умру, чем опозорю его. Перед всеми соблазнами в жизни я помнил об этом, и если я слишком гордился своими корнями, то прошу Бога простить меня.

Он был непоколебим, и мисс Ли, которой такая точка зрения казалась нелепой, пожав плечами, отвернулась.

Было получено специальное разрешение, и в следующую пятницу — день свадьбы — Белла облачилась в дорожную одежду. Новобрачные собирались сесть на поезд сразу после церемонии, чтобы в Кале на корабле отправиться прямо в Милан. Декан, услышав об этих планах от мисс Ли, не проронил ни слова. Перед уходом в церковь Белла зашла в кабинет к отцу попрощаться — она хотела предпринять еще одну попытку смягчить его и получить прощение.

Она постучала в дверь, но ответа не последовало, и, повернув ручку, она поняла, что дверь заперта.

— Можно войти, отец? — громко спросила она.

— Я очень занят, — дрожащим голосом ответил он.

— Пожалуйста, открой дверь. Я уже ухожу. Позволь попрощаться с тобой.

Повисла пауза, Белла ждала, а ее сердце колотилось в груди.

— Отец… — снова позвала она.

— Я же сказал, что очень занят. Пожалуйста, не беспокой меня.

Всхлипнув, она отвернулась.

— Пожалуй, ничто так не огрубляет человека, как добродетель, — пробормотала она.

Мисс Ли ждала в коридоре, и очень тихо обе женщины отправились в церковь, где должна была проходить церемония. Герберт стоял у алтаря, и когда Белла увидела его сияющую приветственную улыбку, то осмелела, больше не сомневаясь, что поступает правильно. Мисс Ли провела ее к алтарю. После всех формальностей в ризнице Герберт нежно поцеловал жену. А она немного истерично рассмеялась, чтобы задушить слезы.

— Слава Богу, все закончилось! — произнесла Белла.

Багаж, опережая их, отправился на станцию, куда они сами спокойно пошли пешком. Вскоре прибыл поезд, и счастливая пара отправилась в долгое путешествие.

Когда декан понял, что дочь покинула его дом навсегда, он вышел из кабинета. С болью в сердце он пришел в ее комнату, и ему показалось, будто здесь уже царит одиночество. Он наведался в гостиную, которая тоже опустела. Некоторое время он сидел и, поскольку никто его не видел, беспомощно предавался горю. Он спрашивал себя, чего теперь ему ждать, и, сложив руки, молился, чтобы смерть скорее освободила его от страданий. Наконец, взяв шляпу, он направился через крытую галерею в собор, который так любил, решив, что найдет здесь хоть какой-то покой. Но в трансепте ему на глаза попалась большая плита из отполированной меди, на которой были выгравированы имена всех его предшественников-деканов. Сначала перечислялись странные саксонские имена, словно пришедшие из мифов, потом — мелодичные имена норманнских священников, имена святых, до сих пор упоминаемые в величественных анналах английской церкви, великих проповедников, ученых, государственных деятелей и, наконец, его собственное. Румянец залил его щеки, злость распалила его, когда он подумал, что его имя, достойное и честное, отныне покрыто несмываемым позором.