Когда я была принцессой, или Четырнадцатилетняя война за детей - Жаклин Паскарль

Иногда на конференциях по международному праву у меня спрашивали о судьбе моих детей. Многие искренне интересовались этим вопросом, но были и бездушные функционеры, решившие сделать себе имя на новом поприще. Меня раздражало, что они относились к оставленным родителям как к объектам исследований, которых следовало разобрать по пунктам, игнорируя их страдания.

На меня в таких ситуациях накатывала волна тошноты, и я при первой же возможности извинялась и убегала в ближайший туалет, чтобы там отдышаться и унять слезы. Я должна была держать себя в руках. Я все время думала о детях, а не хранила их где-нибудь в потайном месте своей памяти, чтобы извлечь на всеобщее обозрение, как только мне требовалось изобразить страдание. За все эти годы мне не разрешили даже поговорить с детьми по телефону, но если я позволю этим людям увидеть мою боль, то тем самым лишу эффективности все мои последующие действия. Я должна была любой ценой сохранить дистанцию между собой и другими страдающими оставленными родителями, которые иногда приходили на эти конференции только в своих собственных интересах. Если в подобной ситуации я поведу себя непрофессионально, то нанесу непоправимый вред делу, которым занимаюсь. Я старалась смотреть на происходящее в целом и стремилась использовать все связи, любой проблеск уважения или внимания в интересах похищенных детей и их родителей. И кто знает, может быть, и мои собственные дети, со временем, смогут воспользоваться плодами моих усилий.

В Вашингтоне на недельной конференции, организованной «Национальным центром пропавших и эксплуатируемых детей», я познакомилась с новым игроком на поле защиты детей от похищений, настоящим генератором идей, Кэтрин Лейль, недавно вышедшей замуж за сэра Кристофера Майера, посла Британии в США. Леди Майер была элегантной умной блондинкой с русскими и французскими корнями и до замужества работала в Лондоне брокером на товарной бирже. Оказалось, что Кэтрин, как и я, оставленная мать. Ее борьба за возвращение двоих сыновей, Кристофера и Константина, которые в 1994 году были похищены ее мужем, немецким националистом, тоже оказалась бесплодной.

До расставания дети жили с Кэтрин в Лондоне, где она после развода решила начать жизнь заново. Мальчикам было семь и девять лет, когда после заранее оговоренного визита к отцу их не выпустили из Германии. Когда мы с Кэтрин познакомились, мальчикам позволялись лишь беглые контакты с матерью. Кэтрин была на десять лет старше меня и к тому времени уже испробовала все законные способы возвращения детей, доведя себя почти до нищеты. Но она не сдавалась и продолжала стучать во все двери.

Однажды поиски привели ее в офис Кристофера Майера, бывшего тогда послом Британии в Германии. Через несколько месяцев они поженились, и она оказалась на самолете, летящем в США, чтобы выступить там в новой роли: первой леди британского посольства.

Брак с дипломатом вывел Кэтрин на новые круги общения, и она сразу же зарекомендовала себя в вашингтонском свете элегантной особой и умной собеседницей. Вскоре она приняла активное участие в работе «Национального центра пропавших и эксплуатируемых детей», и в рамках этого сотрудничества Майеры предложили провести в посольстве официальный ужин и послеполуденный чай для участников конференции.

Разговорившись перед ужином, мы с Кэтрин почувствовали, как нас тянет друг к другу. Мы обе видели чужую боль от разлуки с детьми как часть проблемы глобального масштаба. Дальше мы вполне естественным образом перешли к обсуждению нашего опыта и хода расследований по нашим делам. Потом настало время идти к столу. Я помню, как к нам приблизилась высокая фигура. Кристофер заботливо приобнял жену и нежно промурлыкал ей на ухо: «Дорогая!» Она ответила ослепительной улыбкой и легким наклоном головы к его руке. Я помню, как в тот момент ощутила острый укол одиночества. Это не было одиночеством покинутой матери, это было одиночество женщины. Как бы я ни старалась выглядеть независимой, но рядом с поддержкой и явной любовью, которую источала одна из самых роскошных пар Вашингтона, вся моя гордость и борьба на секунду показались безотрадными и сиротливыми.

В конце недели мы с Кэтрин тепло обнялись на прощание и обменялись книгами собственного авторства, в которых описали похищение наших детей. О многом мы еще не были готовы говорить, поскольку душевные раны еще слишком кровоточили. Ни одна из нас не собиралась сдаваться, и мы были полны решимости бороться за благополучие самых дорогих для нас людей – наших детей. Мы оказались более чем способны позаботиться о себе, поэтому больше всего нас беспокоило влияние похищения на эмоциональное и психологическое здоровье детей.

Приближался 1998 год. Казалось, время летит с головокружительной скоростью. В глубине души я была в ярости из-за того, что мои дети взрослеют без меня. Я проклинала часы, дни и недели, которые все больше отделяли меня от них.

После поездки в Кению я вернулась в Нью-Йорк, чтобы написать пару статей. Я была готова на все, лишь бы не находиться в Австралии в месяц, который ненавидела. На него приходилось сразу три даты: мой день рождения – 5 июля, день рождения Шахиры – 7 июля и день похищения детей – 9 июля. Репортеры никогда не забывали о годовщине похищения и постоянно обращались ко мне за комментариями или пытались убедить присоединиться к написанию статей или участию в телевизионных репортажах, направленных на поднятие рейтинга, а не на решение моих проблем. Все рассчитывали на эксклюзивное интервью, которое никаким образом не способствовало бы возвращению детей домой. Каждый год в этот месяц надо мной собиралась черная туча, и я готова была заняться чем угодно или отправиться куда угодно, лишь бы его избежать.

Но тогда меня разыскал мой агент, Энтони Уильямс. Он позвонил мне в отель «Уидхэм», где я всегда останавливалась, следуя его настоятельным рекомендациям. Он показался мне довольным тем, что я не попала ни в какие неприятности, а просто прогуливалась по музеям и галереям Манхэттена, и решительно запустил свою очередную кампанию. В одном из телефонных звонков он попросил меня встретиться с ним в Лос-Анджелесе, выдал очередные инструкции и проверил, есть ли у меня подходящие для Калифорнии наряды.

Я проинформировала Энтони о том, что у меня были иные планы на пребывание в Лос-Анджелесе, но он продолжил свою кампанию и реорганизовал мою бронь на гостиницу и встречи с агентством Уильяма Морриса. Начались переговоры о том, чтобы переписать мою первую книгу, но мне это предложение представлялось совершенно неинтересным. Я прекрасно знала, к чему они клонят, поскольку Голливуду подавай только хеппи-энды, поэтому от переговоров ничего не ждала.

Вихрь культурной и общественно полезной жизни, организованной Энтони, подхватил меня в первый же день приезда из Нью-Йорка. На вечеринке одной из любимейших подруг Энтони, Памелы Годфри, присутствовали почти все писатели, режиссеры и просто талантливые люди, которых Энтони знал в Лос-Анджелесе. Мы сидели в саду вокруг огромного деревянного стола, и все от души смялись, когда я рассказывала о том, на каких «свиданиях вслепую» мне довелось побывать за последние несколько месяцев. Я перевела эти неловкие моменты (на самом деле не свидания, а катастрофы) в шутки и, слегка приукрасив, рассказывала о встречах с советником Ее Величества королевы Великобритании, американским кинопродюсером и отпрыском французской аристократии. Далее последовали предложения о том, с кем меня стоит познакомить в Голливуде. Я содрогнулась от одной мысли о предстоящем испытании и взмолилась о пощаде. Ужин с эрудированным собеседником – это одно, но свидание, на которое возлагаются определенные ожидания, – совсем другое.