Наследница трех клинков - Дарья Плещеева

– Побудь тут, Воротынский, а я схожу на часок по одному дельцу, – сказал Нечаев и встал.

Эрика, балуясь, не отпустила его руку и вышла за ним в небольшие сени. Это его развеселило, а отсутствие свидетелей навело на забавную мысль.

– А ведь ты, обезьянка, поди, и не целовалась ни с кем, – сказал Михаэль-Мишка. – Так и ходишь нецелованная. Хочешь – научу?

Он положил руку Эрике на шею, осторожно притянул к себе – между губами осталось с вершок воздуха. Намерения были ясны без переводчиков.

Эрика невольно закрыла глаза – и губы коснулись губ.

Нечаев не хотел зря волновать дуру-девку. Ему показалась занятной мысль кое-чему обучить ее, чтобы она могла удивить супруга. Однако, приступая к таким урокам, никогда не знаешь, где остановиться. И он никак не ожидал, что дура, казалось бы, радостно отдавшаяся неторопливому, деликатному и в то же время настойчивому поцелую, вдруг оттолкнет его обеими руками и выскочит из сеней, будто ошпаренная кошка.

Он усмехнулся: надо же, дура испугалась! А ведь дело шло на лад… оказывается, и дуры к поцелуйному ремеслу способны…

Посмеиваясь, Нечаев спускался по лестнице, а Эрика, ворвавшись в маленькую комнату, бросилась на постель и зарыдала. Ее сжигал яростный, отчаянный стыд. И месяца не прошло со дня смерти Валентина!.. Что ж это за наваждение? За какие грехи послано?

Анетта вбежала следом, села рядом и стала ее гладить по плечу.

– Прочь подите, сударыня, – кое-как выговорила по-французски Эрика. Вот только утешений от этой унылой праведницы сейчас недоставало!

– Бог вам судья, сударыня, – прошептала Анетта.

Эрика сидела на кровати, протягивая ногу Федосье, чтобы та расстегнула пряжку башмачка.

– А вот снимем у Катеньки башмачок с ножки, – приговаривала Федосья.

– Ножки, – повторила Эрика.

– Ах ты, моя голубушка! Где у Катеньки ножки?

Эрика показала на свое колено. Если так пойдет дальше, то русский язык до возвращения гвардии из Москвы весь понемногу уляжется в голове, подумала она. Скорее бы женщины уложили ее и оставили наедине с Анеттой. Есть о чем поговорить – и даже если бы не было повода, все равно охота вернуться в свое естественное состояние, положенное восемнадцатилетней девушке, а не корчить из себя годовалого младенца.

– Катенька, скажи «ручка»! – не унималась Федосья.

– Мишка, – ответила Эрика.

Женщины расхохотались.

– Что тут удивительного? Она брала господина Нечаева за руку, вот у нее два эти слова и связались меж собой, – объяснила Анетта.

– Диво, как она быстро ума набирается, – заметила Маша. – Уже говорит «ложка», «играй», «роток», а как привезли – молчала, да и только! И тамбурной иглой цепочку сегодня плела. Те, у кого она раньше жила, совсем ею не занимались! А она, может, через год совсем хорошо заговорит!

– Нужно ее учить петь! – воскликнула Анетта. – Как я раньше не догадалась! Поют же деткам про сороку-ворону!..

И осеклась – вспомнила о своем младенчике.

Эрика была порой недовольна Анеттой, но не настолько, чтобы делать ей гадости. Анетта обещала быть верным другом – и слово свое держала. Сейчас она, судя по лицу, нуждалась в помощи – только что слезы по щекам не текли.

– Маша! – сказала Эрика. – Дай пирог!

– Господи-Иисусе! – Маша перекрестилась. – Сейчас, голубушка моя, сейчас дам пирожка! И точно ведь заговорит! Да как внятно!

Тут дверь распахнулась.

На пороге стоял Нечаев.

– Одевайте дуру скорее, – велел он. – Слава те, Господи, все устроилось! Снаряжайте под венец! Живей!

– Так платья-то подвенечного нет! – закричала Маша. – И волосики ей пока всчешешь!

– Косу наново переплетите, и ладно! Нарядов не надобно, и так сойдет. Эй, обезьянка, пряник хочешь? – Нечаев достал из кармана кафтана половинку печатного пряника. – Будь умна – получишь!

– Мишка! – сказала Эрика. – Дай! Ручку!

– Это что еще за новости? – удивился он.

– Дура-то наша заговорила! – сообщила Федосья. – Пирожка просила.

– Будет ей пирожок… одевайте скорее, чулки ей натягивайте…

После того поцелуя в сенях Нечаев никаких фривольных попыток не совершал. Он полагал, что дуреха до смерти перепугана, – да так оно, в сущности, и было. Эрика только что на колени не опускалась да лбом в пол не колотилась, пытаясь на свой лад замолить грех страстного поцелуя. Как вышло, что она ответила на игру мужского языка?! Этого быть не могло даже в страшном сне – однако случился такой миг, когда рассудок словно бы умер, остались только руки и губы. Миг – и его хватило, чтобы изменить покойному жениху! Как же странно устроено женское сердце…

Но Эрика знала, как сделать свой грех недействительным. Способ – месть. Она всю душу вложит в месть – и где-то там, наверху, Валентин скажет: моя возлюбленная споткнулась, но это не помешало ей доказать свою любовь, и я доволен!

Когда Маша с Федосьей вдруг принялись ее заново одевать и обувать, Эрика удивилась несказанно и стала ловить Анеттин взгляд. Ей удалось – потому что сама Анетта очень хотела объяснить ей Машину и Федосьину суету с причитаниями: «Ах, белил на самом донышке! Ах, алых румян нет, остались одни брусничные!»

– Свадьба… – чуть слышно по-французски шепнула Анетта в самое ухо.

– Ах! – и Эрика, напрочь забыв о своих затеях, вскочила. Мало ей было проклятого поцелуя – так теперь еще и брак приблизился настолько, что душу охватил настоящий ужас. Приятно воображать, как заставишь влюбленного и богатого мужа совершить месть, но ведь прежде того надобно стать женой замаскированному кавалеру. Настоящей женой – тогда лишь станет слушаться… ох, вот это – самое страшное…

– Голубушка, душенька, красавица! – заголосили, удерживая ее, Маша с Федосьей, а Нечаев тут же вжал ей в ладонь половину пряника. Но Эрика швырнула ненужное лакомство на пол. Все в ней – и душа, и плоть, – взбунтовалось при мысли о супружестве.

– А ведь чует неладное! – сообразила Маша.

И тут вмешалась Анетта.

– Оставьте меня с ней, все уйдите! – потребовала она. – Я ее успокою!

И действительно – выставила из маленькой комнаты и женщин, и Нечаева.

Эрика подошла к окну – прямо хоть вниз бросайся…

– Вы не хотите этой свадьбы, сударыня? – тихо спросила Анетта.

Эрика только вздохнула. Она хотела власти над мужем, чтобы обратить эту власть на пользу своей мести, но быть при этом женой она совершенно не желала. Однако выбирать не приходилось – или муж, который будет о ней заботиться и познакомит наконец с богатыми родителями, или белобрысый эллин, у которого богатства – никакого, кроме способности целоваться…