Русский дом - Джон Ле Карре

– Новой в нашей сфере. Старой по времени создания. Торговое предприятие, сменившее Вашингтон на Бостон. Новые капиталовложения. Разнообразная деятельность. Кинопроизводство, автостоянки, игорные автоматы, проститутки и кокаин. Обычный набор. Книги для них – побочное поле деятельности.

Раздался смех, а ему слышался голос Неда: «Поздравляю, Барли. Тут у Боба отыскался в Бостоне богатый приятель, который готов взять вас в партнеры. Вам останется только тратить его деньги».

А Боб в твидовом пиджаке, с подметками как утюги, улыбался улыбкой покупателя.

* * *

Одиннадцать тридцать. До примерно-четверть-девятого оставалось восемь часов сорок пять минут.

– Шофер спрашивает, чего ему ждать, когда он познакомится с королевой, – радостно завопил Уиклоу через спинку сиденья. – Он просто загорелся. Берет ли она взятки? Рубит ли людям головы за мелкие проступки? И вообще, как живется в стране, которой управляют две свирепые бабы?

– Скажите ему, что это утомительно, но мы справляемся, – ответил Барли, широко зевая.

Освежив себя глотком из фляжки, он откинулся на спинку сиденья и очнулся, когда уже шел за Уиклоу по тюремному коридору. Только вместо криков заключенных он услышал, как свистит чайник и, эхом отдаваясь в сумраке, стучат костяшки счетов. Мгновение спустя Уиклоу и Барли уже стоят в конторе английской железнодорожной компании середины тридцатых годов. С чугунных балок свисают засиженные мухами лампочки и бездействующие электрические вентиляторы. За огромными, как печки, допотопными пишущими машинками с русским шрифтом восседают амазонки в косынках. Пыльные полки забиты гроссбухами. От пола до подоконников громоздятся груды коробок из-под обуви, набитых коричневыми папками.

– Барли! Черт! Добро пожаловать в объятия Освобожденного Прометея. По слухам, вы наконец разжились деньгами. А кто их вам дал? – Из пыльных джунглей на них прыгает человек средних лет в военной форме, как у Фиделя Кастро. – Будем иметь дело напрямую, идет? К черту вааповских засранцев!

– Юрий, рад вас видеть! Знакомьтесь! Это Лен Уиклоу, наш редактор, который говорит по-русски.

– Вы шпион!

– Только в свободное время, сэр.

– Черт! Милый мальчик! Ну, прямо мой младший брат!

Они на Мэдисон-авеню. Жалюзи, карты по стенам, кресла. Юрий – толстый, жизнерадостный еврей. Барли привез ему бутылку виски «Блэк лейбл» и колготки для его новой красавицы-жены. Отвинтив колпачок, Юрий, не слушая возражений, наливает виски в чайные чашки. Они погружаются в русский эфир. Разговоры о Булгакове, Платонове, Ахматовой. Разрешат ли Солженицына? А Бродского? Обсуждается пестрый список современных английских писателей, которые неизвестно почему снискали расположение официальных властей, а с ним и славу в России. Об одних Барли даже не слышал, к другим испытывает отвращение. Взрывы хохота, тосты, последние сведения об английских друзьях, пожелания ни дна ни покрышки вааповским задницам! Россия меняется с каждым часом, слышали об этом, Барли? Видел ли Барли в прошлый четверг статью в «Московских новостях» о неофашистских недоумках из «Памяти» с их самоновейшим национализмом, с их антисемитизмом и антивсем, что только возможно, кроме них самих? А статья в «Огоньке» о Зигмунде Фрейде? А позиция «Нового мира» по отношению к Набокову? Редакторы, художники, переводчики собираются в обычном поразительном количестве, но ни единой Кати среди них нет. Все пьяны, даже те, кто отказался пить. Их знакомят с великим писателем по имени Миша, которого усаживают так, чтобы поклонники могли его лицезреть.

– Миша еще в тюрьме не сидел, – виновато объясняет Юрий под всеобщий хохот. – Но если ему повезет, может, его и посадят, пока еще не поздно, и так, чтобы его опубликовали на Западе!

Они говорят о последних шедеврах советской художественной литературы, Юрий из своего списка выбрал всего только восемь, но каждый, Барли, – заведомый бестселлер. Опубликуйте их, и вы сможете открыть для меня счет в швейцарском банке. Лихорадочные поиски пластиковых сумок, и Уиклоу вручаются восемь машинописных копий неизданных рукописей, бледных и смазанных, – ведь это мир, где ксероксы все еще запретные орудия крамолы.

Они говорят о театре и об Афганистане.

– Скоро все мы встретимся в Лондоне! – кричит Юрий, как безумный игрок, поставивший на карту все. – Я пришлю к вам своего сына, хорошо? А вы ко мне своего пришлете? Слушайте, мы обменяемся заложниками и уж тогда не сбросим бомбы друг на друга.

Барли открывает рот, и все замолкают и продолжают молчать, когда вступает великий писатель Миша. Уиклоу переводит, а Юрий и трое других придираются к его переводу. Миша придирается к придиркам. Начинается спад.

Кто-то желает знать, почему в Великобритании еще правит фашистская консервативная партия. Почему пролетариат не скинет этих сволочей? Барли выдвигает нечто малооригинальное: демократия – худшая из систем, исключая все прочие. Никто не смеется. Может, они уже слышали, может, им это не нравится. Когда виски выпито, уйти следует, пока улыбки еще не совсем увяли. Как англичане могут проповедовать что-то о правах человека, угрюмо спрашивает кто-то, если сами они поработили ирландцев и шотландцев?

– Почему вы поддерживаете это мерзкое правительство в Южной Африке? – визжит девяностолетняя блондинка в бальном платье.

– Я не поддерживаю, – говорит Барли. – Честное слово, нет.

– Послушайте, – говорит Юрий у двери. – Держитесь подальше от этой сволочи Западнего, хорошо? Я не утверждаю, что он из КГБ, я лишь хочу сказать, что только чертовски верные друзья могли вернуть его в колоду. Вы хороший парень. Понимаете, что я имею в виду?

Они обнялись уже много раз.

– Юрий, – говорит Барли, – моя старая мама воспитала меня в вере, что вы все из КГБ.

– И я тоже?

– А вы особенно. Она говорила, что вы самый заядлый.

– Я вас люблю. Слышите? Присылайте ко мне вашего сына. Как его зовут?

Тринадцать тридцать, и они опаздывают на час к следующей ступеньке по трудной дороге к примерно-четверть-девятого.

* * *

Темные деревянные панели, чудесная еда, услужливые официанты, атмосфера баронского охотничьего домика. Они сидят в ресторане Союза писателей за длинным столом под балконом, во главе стола – снова Алик Западний. Несколько молодых многообещающих писателей лет шестидесяти подходят, слушают и удаляются, унося с собой свои великие мысли. Западний указывает на тех, кто недавно вышел из тюрьмы, и тех, кто, как он надеется, скоро их там заменит. Бюрократы от литературы пододвигают стулья и практикуются в разговорной английской речи. Уиклоу переводит, Барли блещет, все пьют фруктовый сок и остатки «Блэк лейбл». Мир скоро станет неплохим местом, уверяет Барли Западнего так, будто он большой специалист по судьбам мира.

И необдуманно цитирует Зиновьева: «Когда все это кончится? Когда люди перестанут выстраиваться в очередь перед гробницей?» – намек на мавзолей Ленина.