Сын ведьмы - Симона Вилар

– А разве тут Перун или Сварог имеют силы? Тут же все такое… неправильное.

– Поспим и узнаем, защитят ли нас светлые боги.

А про себя подумал, что кто в этом навьем мире не имеет сил и влияния, так это точно Христос. И, не отдавая себе отчета, пошарил по груди, ища привычный нательный крестик. Но не было его. Волхвы все обереги с бояна сняли перед тем, как к Ящеру отправить. И зигзаг-молнию Перуна, и торсхаммер скандинавского бога Тора, и христианский крестик. И от этого Добрыне стало по-настоящему не по себе. С крестом он с детства не расставался, с ним всегда было спокойнее. И сейчас жалел о нем не меньше, чем об отнятых ножах из Корсуня. Даже подумал, что надо будет завтра смастерить себе крест. Но он будет неосвященный. Но разве вера только в кресте? Она в душе должна быть. Вот только не было прежней веры в Добрыне среди этого мира странного. Где тот Создатель всего сущего? Вокруг же было все необычное, нереальное, что так не вязалось с прежней жизнью Добрыни в миру.

То, что тут действуют совсем иные законы, он почувствовал даже во сне, когда и мыслей никаких нет, а есть лишь путаные видения. Но этот сон был очень четким, особым и как будто даже знакомым. В детстве ему подобные снились. И вот теперь…

Темный клубящийся туман, веяние холода, потом громкий тяжелый вздох. Темнота, в которую он углублялся помимо воли, словно искал того, кто так тяжко вздыхает. Или дышит утробно, но звук идет отовсюду – сверху, сбоку, сзади из-за спины. Добрыню обуял страх, как в детстве, он почувствовал себя беспомощным… Ах, как же давно великий воевода, посадник новгородский не чувствовал себя таким беспомощным! Но был ли он посадником? Не приснилась ли ему вся его бурная, непростая жизнь? Ибо наиболее явным сейчас был именно тот, кто таился за этим мутным сумраком, кто звал его. Звал? Добрыня понимал одно: он не может противиться этому нечеловеческому зову.

Вскоре стал различим и голос, и довольный смех. А потом было сказано:

– Ну наконец-то! Где столько скрывался? От меня не уйдешь, я искать тебя буду до скончания времен. Ты мне был обещан, ты мой! Мой! Иди же, я жду.

И не было сил противиться этой мути, этому зову влекущему. Не было сил согнать наваждение, собраться с силами, чтобы…

Добрыня стал задыхаться, захлебываться. Но кто-то еще окликал его. Не прежний голос, а доносившийся откуда-то издалека звонкий девичий зов.

– Добрян! Повернись ко мне, повернись! Погибнешь!..

Он вновь глотнул мути и вдруг увидел свет. Свет тут же пропал, и он оказался во влажном, поглощавшем все вокруг мраке. Рванулся… и со стоном поднял голову над колышущейся ряской, вскрикнул, забил руками по воде, чувствуя, как вязнут в тине ноги. Но сбоку бил свет, над болотными пространствами вставало солнце. Он увидел его и вновь стал погружаться в густую от ряски воду. Вновь рванулся, вынырнул, вскрикнул.

А девичий голос громко и с нажимом приказывал:

– Сюда! Повернись ко мне. Хватайся за ветку.

Он узнал Забаву. Она держалась за корягу, почти повисла над болотом и протягивала ему длинную ветку. И он ухватился за нее.

– Держись, держись! – говорила девушка. И тащила его к себе.

Сколько у нее было сил, чтобы вытащить из трясины сильного, здорового мужчину, который еле мог пошевелить ногами в бездонной глубине трясины? Но она тянула, он смог сам податься вперед, лег плашмя на кашу из болотных трав и растений, откуда она его медленно, но упорно тащила. А когда вытащила, даже расплакалась. Он сидел, переводил дыхание, а Забава вытирала текущие из глаз слезы.

Они были там, где колдовской лес вплотную примыкал к открытым болотистым пространствам – тоже колдовским. Ибо за людьми с интересом наблюдали из болота носатые, покрытые бородавками кикиморы и болотница, чье большое бескровное лицо всплыло на миг и вновь погрузилось в тину. А на кочке среди заводей сидела зеленоватая голая красавица, прячась за длинными, зелеными же, как трава, ниспадающими волосами, скрывающими ступни ее жабьих лап.

Забава сказала:

– Идем отсюда. А то вон русальница пялится. Нехороший у нее глаз, недобрый.

«Они все тут недобрые», – хотел ответить Добрыня, да не стал болтать попусту. Стряхивая с себя тину и выжимая подол рубахи, силился вспомнить, кто такая эта русальница. Ах да, так называют болотную русалку. Говорят, она может прикинуться над покрытой зеленью трясиной лебедем-подранком или глухарем, охотник за ней полезет – и провалится в топь. Но как же он сам тут оказался? Ведь заснул совсем в другом месте, под ветвями раскидистого дуба.

Добрыня хотел спросить, но посмотрел на Забаву, взял ее руки в свои.

– Спасибо тебе, Забавушка, что спасла меня от гибели неминучей. Вовек этого не забуду.

Она вздохнула.

– Еще неизвестно, как долог будет этот век. Вон Ящер лютовал ночью, рычал как бешеный. Треск да шум стояли вдали, но, хвала Сварогу-прародителю, к нам не приближался.

– А ты что же, всю ночь не спала?

– Да как уснешь, когда тут такое! – И словно с обидой добавила: – А вот ты спал непробудным сном.

Добрыня промолчал. Он и впрямь выработал в себе привычку засыпать быстро и крепко. Его это еще в походной жизни не раз выручало: бой там предстоял или переход многодневный, он успевал крепко и быстро выспаться, чтобы потом быть в полной силе. Вот и тут заставил себя отдохнуть, что бы там ни было. Да, видать, больно крепко уснул… даже в болоте чуть не утоп.

– Русальница, что ли, меня заманила?

Забава передернула плечами.

– О том не знаю. Но когда вдали начал рычать и шуметь Ящер, я испугалась, стала тебя будить, чтобы упредить, чтобы… ну, чтобы ты решил, как нам быть.

– А я что? Не просыпался?

– О, ты спал, как в забытье! Однако в тревожном забытье. Стонал во сне, ворочался, отмахивался от кого-то. Я тебя и толкала, и по щекам хлопала. И такой ты тяжелый был, неподвижный… Словно тело без души. А потом открыл глаза и, не видя меня, пошел куда-то. А все эти твари лесные, духи кружащиеся от тебя шарахнулись, расступились, чтобы ты мог пройти. Только я следом двинулась. Хотя и побаивалась тебя – настолько ты был странным. Глаза открыты, но ничего не видят, очи горе закатились. Так до болота дошел и прямо с бережка бултых в трясину. Думала, пропал совсем, но ты вдруг вскинулся, стал барахтаться в ряске, все колыхалось вокруг. Вот тогда я тебя и стала звать, а ты услышал.

Добрыня не удержался, привлек ее к себе, поцеловал в макушку. Опять поблагодарил. Если бы не эта девушка… он бы и ушел к тому, кто кликал.

– А куда теперь направимся? – спросила, мягко отстраняясь, Забава. – Неждана искать?

– Да. Только зови его Сава. Этим именем он теперь наречен.

– Пускай будет Сава. Но найти его надо. И чем скорее, тем лучше.

Добрыня хитро прищурился.

– Ты только о нем и думаешь, душа девица. Что, завоевал твое сердечко ретивое?