Месть Ледовой Гончей - Юрий Погуляй

Меня он почему-то проверял не так дотошно, как себя…

Тороса била горячка. Он постоянно бредил, вспоминая какого-то Карла. Он просил у него прощения, иногда кричал и впадал в забытье. Я кормил Неприкасаемого, вливая ему чуть теплое варево доктора Квана. Иногда в лазарете появлялся Буран. Он садился рядом с другом и все время молчал. Однажды, когда Торос вновь заговорил о Карле, Буран произнес:

– Карлом звали нашего хозяина. Хороший был человек.

Я ничего не ответил, занятый Торосом. Бородач метался в лихорадке, и я смачивал ему лоб, глядя, как в миске с водой, ближе к краям, образуются кристаллики льда. В лазарете было теплее, чем у нас на кубрике, но все равно мороз добирался сюда. Тем более когда воздух начинал быть невыносимо вонючим (а это неизбежно, если речь идет о таких условиях), – Кван укутывал больных дополнительными шкурами и открывал дверь из лазарета в коридор, заменяя запах болезни на холодную свежесть.

На потолке и в углах поселились белые пятна изморози.

Буран тяжело вздохнул, глядя на мои старания.

– Неприкасаемые служат хозяину от покупки и до его смерти. Нас воспитывают в этом служении. Мы дорого стоим, ребенок. Очень дорого стоим. И когда покидаем стены ордена – для хозяина ничем не отличаемся от машин инструментариев. Кто-то действительно становится бездушным големом-охранником. А кто-то нет. Карл относился к нам не так, как должен относиться хозяин. Он увидел в нас людей. Он сделал из нас людей.

Я промолчал.

– Мы служили у него восемнадцать лет. Целую жизнь. Пришли в его дом молодыми, умелыми, глупыми солдатами, а стали… Ты видишь, кем мы стали. Благодаря Карлу. Он дал нам больше, чем родители, продавшие в свое время лишних детишек скупщикам ордена. Торос его особенно любил. Но… Неприкасаемый, потерявший хозяина… Это непозволительно. Правильный воин ордена должен умереть раньше. Или одновременно. Таков закон.

На одном из топчанов застонал раненый штурмовик. Кван вышел ненадолго, и потому я оставил Тороса и подошел к молодому парню, лицо которого превратилось в запекшуюся корку. Пуля пробила ему щеку. Третий и самый спокойный постоялец лазарета. Обычно он молчал.

– Карла отравили. Самый гнусный вид убийства. Торос должен был пробовать его пищу в тот день, но… У старика было больное сердце. Вообще он странный был и смешной. Под конец лекари запретили ему столько всего… Жена старика, Лийна, так о нем заботилась, да и он вроде бы старался. Улыбался все, сетовал горько и делился мечтами о вкусностях, которые ему запретили. А потом оказалось, что втайне ото всех Карл баловал себя жирненьким и жарененьким. Мы этого не знали. Никто не знал! Кроме убийцы. Вот Карл и добаловался: отведал отравленного китового сала.

Буран хмыкнул воспоминанию и продолжил:

– Торос считает, что это наша вина. Что мы должны были уследить – мол, Карл дал нам все, а мы не смогли защитить его. Мы много спорили об этом. Я считаю – Карл сам виноват. Сам тайком ото всех себя травил, рано или поздно это его и убило бы. Просто убийца успел раньше.

Торос прохрипел:

– Карл…

– Мы вычислили подлеца, конечно, прикончили, но хозяина этим не вернешь. Так что такой вот праздник лета у нас вышел. Хороший был денек. Солнце светило, на улицах гулянья, торжества. На Берегу, знаешь, в этот день можно заглянуть в любой дом – и тебя там накормят от души, напоят. Так и ходят люди от дома к дому, поздравляют друг друга, улыбаются, смеются. Люблю этот праздник. Торос меня тогда выгнал из дома, сказал, чтобы я отдыхал. Сказал, что справится. Глупо получилось. Неправильно. Но это ведь праздник лета! Его подарил нам Карл. Он подарил нам много того, чего Неприкасаемым не суждено попробовать. От этого очень непросто отказаться.

Я слушал исповедь Бурана, и мне от нее было еще грустнее. Неприкасаемый словно прощался с товарищем.

– У Тороса был только один шанс уберечь Карла. Связать его и кормить самому. Ха… Но не таков был Карл, не таков. Хитрец, мать его.

– Как-то это странно. Люди умирают и от болезней и от старости. Что тогда происходит с Неприкасаемыми?

– Они возвращаются в орден, ребенок. И их продают другому хозяину, если находится покупатель.

– А если не находится? – Мне дико было думать о Неприкасаемых как о рабах.

– По-разному. Кто-то подается в наемники, кто-то в бродяги. Мы умеем только драться, ни на что другое просто не способны. – Буран криво ухмыльнулся. – Не все, конечно, я так вообще чудесный малый, но…

– Что же мешает самим жить?

– Если тебя не покупают, ты можешь быть свободен, конечно. Но если ты сам не продаешься, то орден этого так не оставит. Он же вложил в тебя кучу времени и денег. Ты его не спрашивал, но он уже вложил. И теперь ему нужна прибыль. А если твой хозяин был убит, то страдает репутация ордена, и оступившимся это с рук не сходит. По нашу голову не один меч заточен, ребенок. Пираты – это не выбор сердца, а всего лишь попытка выжить.

– У вас на лице не написано, что вы Неприкасаемые.

– Каждый из нас несет на себе метку, ребенок. Орден метит своих бойцов, и за отступниками следуют корабли Ловчих.

– Метку?!

– Интересно, ребенок, когда Темный и Светлый боги раздавали людям мозги – ты где был? Прятался под юбкой у мамочки и ждал, когда тебе протянут теплую титьку, а не ум? – ощерился Буран.

– При чем тут мои мозги? – закипел я.

Неприкасаемый посмотрел на меня, покачал головой:

– Прости. Заносит иногда. Братство Ледяной Цитадели вовсю торгует своими грязными механизмами, способными уловить магию. Эдакий приборчик, мигающий, если поблизости окажется кто-то с меткой. Каждый Неприкасаемый получает такой знак, когда проходит обучение.

Я застыл, вспомнив прошлую жизнь и Кассин-Онг. Не так ли нашли Одноглазого? Тот молодой незнакомец, пришедший к нам в деревню. Тот, кого так испугался беглый пират. И что, он был Неприкасаемым?!

– А может метку ставить кто-то еще? Не только ваши магистры?

Буран хмыкнул:

– Были бы монеты, а что за них купить – найдется. Хотя это очень дорогое удовольствие. Но ставят, ставят. Слышал я, что некоторые капитаны так своих моряков помечают.

– А чем отличается такая метка от меток Неприкасаемых?

Воин неуверенно нахмурился.

– У тебя вопросы ну совсем необычные, я, признаюсь, начинаю теряться в них. Откуда мне знать такие вещи?

– То есть ты тоже под юбкой у мамочки прятался, когда мозги выдавали, – проворчал я.

Буран опешил, просиял изумленно:

– Из тебя выйдет толк, ребенок. Воин, конечно, ты никудышный, но языкастый. Я прощаю тебя.

Он поднялся на ноги, подошел к Торосу, бережно похлопал его по плечу.

– Пойду я.

– Карл? – дернулся в бреду Торос.