Дневник провинциальной дамы - Э. М. Делафилд

Комитета. Засиживаемся за разговором до одиннадцати часов, и Помощница Секретаря очень просит никому не говорить, потому что ей про этот скандал рассказано под строжайшим секретом.

Как раз к обеду доезжаю до Литтл-Марча на старом дребезжащем автобусе. Меня встречает сестра доктора – пожилая дама с собакой – и рассказывает об охоте. Собрание начинается в три часа в очень милом доме. Приятно поражена деловой атмосферой и хорошей организацией мероприятия. Председательствующая сестра доктора представляет меня аудитории (к сожалению, мое имя выскочило у нее из головы в последний момент, но я спешно его подсказываю, и она говорит: «Конечно, конечно…»), и я начинаю рассказ о путешествии в Швейцарию. Стоит мне закончить, как пожилая слушательница в первом ряду вскакивает и говорит, что ей было особенно интересно, поскольку она прожила в Швейцарии почти четырнадцать лет и знает страну вдоль и поперек. (Мой опыт пребывания там ограничивается шестью неделями в Люцерне и его окрестностях десять лет назад.)

Пьем чай с отличными булочками, поем несколько Сплачивающих Песен, и Собрание заканчивается. Снова сажусь в двухместный автомобильчик сестры доктора, ставший уже почти родным, и благодарю ее за помощь Институту. Она улыбается и рассуждает об охоте.

Вечер заканчивается спокойно, приходит доктор – пожилой, с двумя собаками, – и мы снова говорим об охоте. Расходимся по спальням в десять часов.

3 октября. Рано утром покидаю доктора, сестру, собак и автомобильчик и еду в Кримпингтон на поезде, поскольку Собрание состоится в полдень, а приезжать заранее не хочется. Далее следует занимательное путешествие по сельской местности с множеством остановок и пересадкой, включающей в себя длительное ожидание на ветру, которое я скрашиваю чашкой Боврила.

Меня ожидает респектабельный автомобиль с респектабельным шофером, который презрительно оглядывает меня и саквояж, но вынужден везти нас обоих в резиденцию Магдален Кримп. Дворецкий провожает меня через огромный холодный холл с каменным полом в столь же огромную и холодную гостиную. В дальнем углу за каминной решеткой тлеет огонек, и я пробираюсь к нему мимо позолоченных столиков, больших кресел и диванов, застекленных шкафчиков с фарфором и блестящими чайниками и массивных письменных столов, уставленных лишь сотнями фотографий в серебряных рамках. Дворецкий неожиданно появляется снова и вручает мне газету «Таймс» на серебряном подносе. Я уже прочла ее от первой до последней страницы в поезде, но вынуждена взять и читать снова. Дворецкий с сомнением смотрит на камин, и я надеюсь, что он подкинет угля, но он уходит, и вскоре появляется хозяйка – дама лет девяноста пяти, глухая как пень, предсказуемо одетая в черное платье и в большую меховую накидку. Леди Магдален Кримп достает слуховую трубу, я говорю в нее. Моя собеседница улыбается и кивает, хотя явно не разобрала ни единого слова, но это не важно, все равно я не сказала ничего стоящего. Спустя некоторое время она предлагает пройти в мою комнату, и мы с четверть мили тащимся до второго этажа и огромной спальни, в центре которой возвышается старомодная кровать с балдахином. Здесь хозяйка меня оставляет, я умываюсь тепловатой водой из латунного кувшина и отмечаю – уже далеко не в первый раз, – что использование пудры при температуре ниже определенного градуса придает удивительный лазурный оттенок носу и подбородку.

Слабая надежда найти камин в столовой сразу гаснет, поскольку та удивительно похожа на мавзолей. Мы с леди М. садимся за круглый стол красного дерева, и она спрашивает, не против ли я Холодного Ланча. Мотаю головой, поскольку это лучше, чем кричать «Нет!» в слуховую трубу, и мы едим кроличий паштет и кофейное желе с печеньем «Мария»[189].

Разговор носит спорадический и неинформативный характер, так что я в основном разглядываю портреты на стенах – джентльменов в париках и пышногрудых женщин, – а также сомнительный натюрморт с птицей, истекающей кровью среди апельсинов и прочих продуктов растительного происхождения. (Интересно, что сказала бы на это Роуз со своим тонким пониманием Искусства.) Перемещаемся в гостиную – в камине уже тлеют угольки, – и леди М. объясняет, что не поедет на Собрание, но обо мне позаботится Заместитель Председателя и наверняка мне понравится Конкурс Чтецов – среди участниц есть очень талантливые, особенно одна с таким забавным диалектом. С улыбкой киваю, продолжая дрожать от холода, но вскоре меня забирает автомобиль и увозит в деревню. Собрание проходит в читальном зале, который кажется мне тропическим раем, и я сажусь как можно ближе к большой керосиновой печке. Заместитель Председателя – очень крупная и благодушная дама в голубом – успешно выполняет свои функции. Мою лекцию на тему «Что читают наши дети» принимают тепло. После чая – приятно горячего, скорее обжигающего, но это даже хорошо – начинается Конкурс Чтецов, и мне приходится внимательно слушать участниц, которые по очереди поднимаются на небольшую сцену и читают стихи. Первой идет не очень удачная декламация неизвестного мне стихотворения «Наш Институт», которое оказывается собственным сочинением конкурсантки. Далее следуют баллада «Ганга Дин»[190] и очень духоподъемное произведение о том, что Флаг Наш Старый Будет Гордо Реять. Затем пожилая дама читает стихотворение «Шахта». С большим драматизмом и экспрессией, но не вполне разборчиво, что я списываю на диалект. Присуждаю первое место «Старому флагу», второе «Шахте» и награждаю победителей. Зачем-то делюсь наблюдением, что стихи, написанные на диалекте, всегда звучат очень интересно. Выясняется, что это был совсем не диалект, но оправдываться уже поздно.

Собрание затягивается, чему я рада, но вскоре откладывать возвращение в арктические широты Кримпингтон-Холла становится невозможным. Весь вечер мы с леди М. жмемся к огню, обмениваясь редкими репликами, но часто кивая и улыбаясь поверх слуховой трубы. Наконец залезаю в огромную кровать под очень скудный набор одеял и прижимаюсь к едва теплой грелке.

5 октября. Сильно заболеваю спустя сутки после возвращения домой. Роберт говорит, что в этих Институтах наверняка полно бактерий. Утверждение одновременно несправедливое и нелепое.

13 октября. Из-за насморка и кашля сижу в четырех стенах. Роберт, Кухарка и Глэдис стараются ко мне не приближаться, но две последние все равно заражаются. Мадемуазель не пускает ко мне Вики, но, сжалившись, приводит ее под окно гостиной пообщаться жестами, будто у меня чума. Постепенно наступает улучшение, ежедневный расход носовых платков возвращается к привычному, а «Вапекс», корица, камфорное масло и баночка крема от простуды вновь занимают свое место в шкафчике с лекарствами в ванной.

Неизвестный отправитель присылает мне свежий номер «Литературного обозрения», полный взаимных нападок известных писателей. Пожалуй, подобное развлечение интересно им самим, но не среднестатистическому читателю. Задания в конкурсах носят пугающе эстетский характер, так что я с облегчением возвращаюсь к старому приятелю, «Время не ждет».

17 октября. Неожиданное приглашение на вечер с танцами в