Выбор оружия - Александр Проханов

– Сюда, в Онго, прибудет завтра полковник Кадашкин. – Аурелио, озабоченный, недовольный, устроился рядом с Белосельцевым на теплой земле. – Нам с вами лучше переночевать здесь, в Онго. Дождаться полковника. Если «Буффало» нанесет удар по отряду, у нас с вами будет маневр к отступлению, мы не попадем под огонь. Вместе с Кадашкиным отправимся в расположение ангольских бригад. Примем участие в разгроме «Буффало». Зачем заставлять Кадашкина искать в песках наши оторванные головы? – Аурелио не оставлял надежды отговорить Белосельцева от его безрассудной затеи.

– Дорогой Аурелио. – Белосельцев мягко сжал его руку. – Вы замечательный товарищ и прекрасный друг. Поверьте в благополучный исход нашего рейда. Не лишайте меня возможности описать эту удивительную ночь, африканские звезды, партизанский поход. Все будет хорошо. Так говорит моя интуиция.

– Моя интуиция говорит мне, что утром наши оторванные головы будут лежать рядом, на песчаном бархане, и полковник Кадашкин будет искать ящик из-под пива, чтобы их довезти до Лубанго.

– Дорогой Аурелио, наши две головы будут завтра смотреть друг на друга, пить виски, а третья голова, полковника Кадашкина, будет радостно улыбаться и звать нас в гарнизонную баню.

– Не нравится мне эта затея, – угрюмо твердил Аурелио.

Началась короткая трапеза. Белосельцев принимал из смуглых рук кусочки вяленого жесткого мяса, ломти горячих, обжигавших губы клубней. Пил из глиняной грубой чашки пресный отвар. Огонь озарял жующие рты, фарфоровые белки, гибкие запястья и пальцы. Эта трапеза напоминала обряд преломления хлеба, где каждый получал свою долю от общей судьбы, сочетался с другим через хлеб, глоток травяного настоя, искры огня, озарявшие трубу гранатомета. И всех накрывало сверкающее волнистое небо, по которому катилось дыхание, словно подымалась темная женская грудь, чуть прикрытая мерцающей тканью.

Трапеза завершилась. Командир Жакоб поднялся, пронеся по головам свою быструю тень. Что-то сказал бойцам. Те разом встали, разошлись от костра. Звякали в темноте металлом, перемигивались фонариками. Возвращались к свету, выстраивались. Из дверей хижин вышли женщины, обмотанные по бедрам пестрыми тканями. Полуголые мужчины с худыми руками, костлявыми коленями, всклокоченными головами. Старик с обвисшей на ребрах кожей оперся на палку, стоял у костра, почти на углях, которые просвечивали сквозь его крупные, растопыренные пальцы.

Бойцы вставали в строй, перетянутые ремнями и лямками, с автоматами, заплечными сумками, круглыми флягами на бедрах. Тонкие, гибкие, под бременем тяжкой поклажи. Подносили длинные отточенные колья, веревками приторачивали к ним стволы минометов. Вынимали из ящиков мины, завертывали их по одной в куски материи, пеленали бережно, словно младенцев, прижимали к груди.

Белосельцев шагнул и занял место в строю рядом с девушкой-радисткой, которая упрятывала под берет плетеные косички, набрасывала на плечи лямки походной рации, словно школьный ранец. Аурелио недовольно поднялся, вошел в строй.

Командир Жакоб подал команду. Стало так тихо, что был слышен крик ребенка в хижине. Звезды складывали над головами свои орнаменты и узоры, словно на бархатном черном теле блестящей иглой кто-то делал татуировку, выводил рыб, зверей и драконов, волшебные цветы и листья.

Жакоб вскинул кулак, глухо воскликнул:

– Намибия, ты будешь свободной!

Шеренга повторила его жест и вскрик:

– Намибия, ты будешь свободной!

Белосельцев, выталкивая вверх кулак, повторяя священное заклинание, чувствовал свою неразрывную с ними связь, смертную к ним любовь, единство их быстротечных жизней, протекавших под вечными звездами.

Появился проводник с матерчатой котомкой через плечо, с деревянной клюкой, заросший, лохматый, похожий на нищего.

– Вперед! – сказал командир, и отряд колыхнулся, пошел, оставляя за собой островерхие хижины, красную, меркнувшую точку костра, запахи и звуки деревни.

Они миновали пустошь, издававшую слабые запахи сухой травы, скотины, холодного дыма, – так пахнет ночное пастбище, которое на время покинуло стадо, оставив сгоревший на солнце помет, пепел пастушьего костра. Начались заросли, сквозь которые по узкой тропке вел их проводник. Белосельцев на ходу отломил хрупкую веточку, взял в рот, ощутив горьковатый вкус живой коры. Среди кустарника стали появляться деревья, редкие, высокие, с голыми корявыми кронами. Казалось, деревья когтистыми лапами сгребают звезды, держат их в объятиях, как в огромных корзинах, а потом объятия раскрываются, звезды из разорванных корзин высыпаются в небо, безбрежно, многоцветно сверкают.

Впереди него шли бойцы, положившие на плечи длинную жердь, к которой был подвязан ствол миномета. Время от времени их подменяли другие, беря на плечи поклажу. Когда происходила очередная подмена, Белосельцев шагнул вперед, перехватил из горячих рук обструганную жердь, положил себе на плечо, ощутив тяжесть миномета, колыхание походки впереди идущего партизана.

Он не чувствовал усталости. Мышцы его наполнились силой и бодростью, стопа легко отталкивалась от упругой земли. Зрение обострилось так, что он видел тропу, извилистый корень дерева, кромку миномета, отражавшую блеск звезд. Слух его был чуток настолько, что улавливал шелест опавшей листвы, потревоженной ночными мышами, шум крыльев испуганной, взлетевшей в стороне птицы. Ноздри его, как у животного, различали множество запахов – сухой листвы, муравьиного спирта, далекого водопоя, сладкого чистого ветра, реющего над вершинами среди блеска звезд.

Близко от тропы, в неразличимо темных деревьях раздалось тяжелое ворочание, похожие на кашель хрипы, длинные сиплые вздохи и короткий тревожный рев, как звук огромного граммофона. Белосельцев уловил теплое кисловатое зловоние, запах разрытой земли.

– Слоны, – сказал ступавший следом за ним партизан. Белосельцеву было радостно и чудесно ощутить близко от себя жизнь огромных ночных животных, их лежбище под звездами, стволы деревьев, истертые шершавой кожей, дыхание, вырывавшееся из горячей утробы. Мир, в котором пролегал его путь, был наполнен жизнями мышей, светляков и слонов, пронизан сверканием звезд, и его сердце, как чаша, принимало в себя божественное мироздание.

Через несколько часов скорого непрерывного хода они миновали лес и вышли на опушку, где начиналась плоская равнина, поросшая сухим тростником. Словно это были плавни или большое болото. Тростник ровно шелестел, словно шло невидимое измельчение, перетирание чего-то, что осыпалось из звездного неба мерцающей пудрой. Отряд остановился на опушке для отдыха.

– Здесь недалеко до границы, – сказал Белосельцеву командир Жакоб. – Мы отдохнем до зари и уйдем в Намибию. А вас проводник уведет обратно в Онго.

Бойцы укладывали под деревья тюки, ложились на теплую землю. Не разжигая огня, пили воду, ели сухие лепешки. Восстанавливали силы для броска через границу, в безопасные, разведанные проходы.

Белосельцев с Аурелио устроились у корней высокого дерева, из которого звезды текли на равнину, медленно опадали к шуршащим тростникам.