Выбор оружия - Александр Проханов

Под Гератом во время боя, когда взрывались машины, и убитый сержант лежал на броне, с красным пузырем в голове, и в бойницу дувала просунулся гранатомет, и он ждал удара и смерти, его вдруг посетило видение. Словно ангел прянул с небес, вырвал его из ада, заглянул в лицо сияющими глазами, поставил на кровлю мечети.

В Кампучии, на железной дороге, среди душных горячих болот, в которых, как белые тыквы, белели костяные головы, он пережил помешательство. Его выцеливал снайпер, тонкий лучик прицела коснулся его переносицы. Ангел снова явился, запечатал ему глаза, перенес через липкую топь, поставил у входа в пагоду.

Это был зрительный образ, наподобие вспышки, которая медленно угасала, рождая ощущение счастья. Так было в детстве, в его маленькой комнатке, когда ангел являлся из зеркала. Так было в юности, когда ангел явился из звезд, из крохотной серебристой спирали, пролетев сквозь крышу сарая. Всю жизнь за ним следовал ангел. Избавлял от греха и смерти. Спасал от уныния. Словно ждал от него главного в жизни поступка. Прозрения и исповеди. Хотел услышать, как он любит Творца, благоговеет перед Его творением. Заключить в ворох пернатых крыльев и, не дожидаясь кончины, поднять на небо.

Белосельцев лежал в блиндаже, глядя на бревна, сквозь которые сочился песок. Бесшумный строй муравьев торопился по стене блиндажа, нес кому-то беззвучную весть.

В блиндаж спустился Аурелио.

– Я был у Жакоба, командира отряда. Он уточнил, что берет вас с собой до границы. В Намибию они проникнут без вас. В селении Онго будет ждать легковая машина, которая вас и меня доставит обратно в лагерь. Я связался с Лубанго. Началось выдвижение бригад. В случае разгрома «Буффало» вам следует срочно вернуться в Лубанго и провести вербовку Маквиллена. Он будет деморализован провалом. Вспомните, что вы не журналист, а разведчик.

– Как вы думаете, Аурелио, не может Маквиллен в качестве секретных агентов использовать муравьев? Муравьиная тропа соединяет блиндаж с Лубанго.

– Мне не до шуток. Нервы мои на пределе.

В блиндаж спускался посыльный:

– Вас приглашают на праздник. Вы – наши почетные гости.

Когда они вышли на свет, окрестность преобразилась. Повсюду, среди песчаных бугров и чахлых кустарников, двигались люди. Выходили из-под земли, вылезали из невидимых щелей, вставали в рост там, где секунду назад было пусто. Казалось, их плодила земля. Они сотворялись из смуглой почвы, черных корней, горстей песка. Стряхивали прах, расправляли одежды, начинали идти все в одну сторону, сквозь кусты, туда, где раскинулся плац. Женщины, охваченные по бедрам яркими долгополыми тканями, радостные, с улыбками, иные с детьми на руках, иные с прикрученными за спиной спящими грудными младенцами. Изможденные старики и старухи, сморщенные, цепляясь один за другого, словно встали с предсмертного одра, чтобы взглянуть напоследок на солнце. Юноши и девушки в чистых нарядных рубахах, торжественные и веселые. Военные в камуфляже, в начищенных сапогах и ремнях, надевая на ходу металлические зеленые каски. Это были не просто партизаны, не просто беглецы и повстанцы, а целый народ, ушедший из-под солнца под землю, скрывший в пещерах своих стариков и младенцев, свои скрижали и светочи. Теперь, по таинственному зову, по звуку небесной трубы, они покидали свои катакомбы.

Плац с одиноким тенистым деревом был окружен людьми. Бойцы в мундирах и касках выстраивались в шеренги. Командиры ровняли ряды, ставили в строй опоздавших. От плаца, вдоль дороги, по обе ее стороны, пропадая в редких зарослях, тянулась двойная шеренга детей в зеленых одинаковых майках, в красных галстуках. Их черные лица, курчавые головы, изумрудные майки и яркие алые галстуки просвечивали далеко сквозь прозрачный кустарник.

Белосельцева и Аурелио провели под тенистое дерево, усадили на лавку. Молодой солдат подошел к ним, извлек из кармана значки с красными звездами и надписями «Намибия». Улыбаясь, аккуратно приколол им значки на грудь. Сказал:

– Теперь вы тоже – Намибия!

Белосельцев сидел под священным деревом, в его прохладной пятнистой тени. Чувствовал его святость, реющий в оранжевой листве незримый дух, соединявший народ своими древесными силами. Корни божества уходили в землю, питали народ глубинной неиссякаемой жизнью, а ветви и крона распускались в небесах, стремились к благу и чуду.

Что-то дрогнуло в солнечном воздухе, колыхнулось по рядам, побежало по солдатскому строю, по шеренге пионеров, вдоль песчаной дороги. Негромкое, похожее на стон звучание покатилось над головами, превратилось в слабое пение. Дети у обочины раскачивались в такт напеву, окутывались легкой солнечной пылью, словно дорога отрывалась от земли, подымалась в небо, увлекая за собой кусты, холмы, стоящих на ней людей. В волнообразном, улетающем в небо хоре звучало: «О, Намибия!» Повторялось многократно, как плач.

На дороге возникло облако пыли. Трясясь и подскакивая, мчался защитного цвета джип. Песня зазвучала сильней. Джип приближался. Строй солдат смотрел на него жадными глазами. Командир, в берете, перетянутый портупеей, пошел навстречу машине, отбивая парадный шаг. Джип налетел и встал. Из него посыпались, побежали веером автоматчики. Одолевая грузность, стараясь выглядеть гибким и легким, поднялся президент Сэм Нуйома, в пятнистом мундире, в военном картузе, в ремнях с пистолетом. На ходу тронул детскую курчавую голову, расправил кому-то галстук, кому-то погладил плечо. Командир приблизился, замер, отдавая честь, начал рапорт. Президент по-военному, ладонь у виска, слушал, а сам оглядывал строй, озирал ищущими, вопрошающими глазами собравшихся на плацу людей, словно пересчитывал свой народ, желал убедиться, что в нем остались бойцы, не иссякла надежда, сбереглась хранимая в изгнании вера. И в пустынных песках и зарослях волновалась, улетала к белесому солнцу песня «О, Намибия!».

Сэм Нуйома принял рапорт, обошел строй, останавливался, говорил о чем-то с бойцами. Пересекая плац, приблизился к священному дереву, кивнул Белосельцеву и Аурелио:

– Сегодня мы принимаем у себя новую партию людей из Намибии. Они еще не бойцы. Простые рабочие и крестьяне. Они будут учиться, прежде чем станут бойцами. Они увидят своих героев, увидят мучеников, увидят своего президента.

Строгий, величественный, он прикоснулся рукой к стволу дерева, словно набирался священных сил. Был президент и военный лидер. Был вождь гонимого племени. Был жрец таинственной древней религии, сберегавшей народ среди войн и гонений.

Ударил далекий невидимый барабан. Все оглянулись на его рокотание. Барабанный бой приближался. Из-за кустов, из пятнистых туманных зарослей, выплывало знамя, трехцветное, красно-зелено-синее, под стать пустыне, ее небу, пескам и зарослям. Знаменосец, тонкий, гибкий в талии, плыл, не касался земли, как мираж в горячих барханах, трепетал в барабанном рокоте. Знаменосец вышел на плац. Медленно, как во сне, с закрытыми глазами, стал обходить ряды, словно посланец, спустившийся с неба на трехцветном полотнище. Знамя проплывало, как дух. Люди дышали ветром, который оно подымало. Знаменосец встал под священное дерево, и знамя упало ему на плечо, в три ручья стекло до земли.