Фамильный оберег. Отражение звезды - Ирина Мельникова

Верхушки деревьев рвали в клочья низкие облака. Вот-вот станет темно, пойдет дождь. А у него ни трута, ни огнива. Ночью в тайге загнешься без костра и укрытия от непогоды. Надо соорудить хоть какой-то шалаш, чтобы не окоченеть под утро в непросохшей одежде.

Скорее! Нужно успеть до темноты! Мирона точно подбросило. Лихорадочно шаря глазами по высоченным стволам деревьев, он пошел прочь от болота, все убыстряя шаг. Но, куда ни кинь взгляд, повсюду только могучие деревья, поросшие седым мхом. Первый ярус ветвей располагался высоко, и как Мирон ни пытался, не смог дотянуться до огромных мохнатых лап. Он метался от дерева к дереву, все сильнее запутываясь в этом молчаливом лабиринте. Было уже не до шалаша. Лишь бы найти тропу!

Уже вечерело, когда знакомая метка словно ударила по глазам. Мирон на мгновение замер, увидев желтый от свежей смолы знак, потом бросился к нему, обхватил руками ствол, будто боясь, что он опять исчезнет. Еще не веря случившемуся, лихорадочно озирался. И чуть не вскрикнул, разом увидев всю линию затесей, уходивших в глухие дебри.

Некоторое время, приглядываясь, вертел головой то в одну, то в другую сторону. Наконец, решившись, направился туда, где лес казался светлее. Тропа в косых лучах заходившего солнца смотрелась натоптанной. Идти было легко, от затеси к затеси, от меты к мете. Но Мирон ни на секунду не забывал о таившейся в тайге опасности. Он двигался, стараясь не шуметь, поминутно осматривался, сжимая толстый сук побелевшими пальцами. Конечно, дубинка против стрелы, пущенной из засады, не спасет, но хоть какое-то оружие в руках. Мало-помалу – по мере того как тропа втянулась в приветливый березняк – он успокоился, походка стала более уверенной.

И вдруг земля разверзлась у него под ногами. Хватая руками воздух, Мирон провалился сквозь зеленый ковер, устилавший поляну, такую приветливую с виду. Острая боль пронзила его. И он потерял сознание…

* * *

Упавшие на лицо капли воды привели в чувство. Мирон открыл глаза. Шел дождь, и он, лежа, некоторое время ловил пересохшим ртом холодные брызги. Левая рука нестерпимо болела. С трудом поднявшись на ноги, он осмотрел рану на предплечье. Острый кол разорвал кожу и мышцы. С невыносимым усилием, едва сдерживаясь, чтобы не закричать от боли, князь, помогая себе зубами и здоровой рукой, оторвал от подола рубахи широкую ленту и туго перетянул рану. Повязка вмиг набухла кровью. На торчавших посреди ямы острых кольях виднелись обрывки ткани – лохмотья кафтана. Он знал о привычке местных народов натирать колья тухлым мясом, и ему стало не по себе. После такой раны одна дорога – в могилу. Мирон поежился: как хорошо, что он заступил на край ямы и соскользнул в нее, а не свалился плашмя…

Посмотрев вверх, он застонал от досады – до краев ловушки, полуприкрытой ветками и дерном, было два человеческих роста – не меньше. Скрежетнув зубами, он сел прямо в лужу и тоскливо произнес:

– Ну вот! Ладила баба в Рязань, а попала в Казань…

И выругался.

Сверху посыпались комья земли, сухие листья. Мирон резко вздернул голову. В вечернем сумраке разглядел над краем ямы лицо Силкера. С холодным любопытством тот смотрел вниз.

– Силкер! – обрадовался Мирон. – Как ты нашел меня?

Кыргыз что-то пробормотал и, ощерив беззубый рот, сплюнул в яму.

– Что с тобой? – Мирона пробрал тревожный озноб. И все же крикнул: – Сбрось что-нибудь. Валежину, сук какой… Помоги выбраться! Видишь, я ранен…

Кыргыз легко поднялся на ноги. Это при его-то ране! Взмахнул рукой. Под ноги Мирону упало обгоревшее птичье крыло. А Силкер захохотал:

– Держи, орыс! Дух совы поднимет тебя из ямы…

– Стой! – закричал Мирон. – Ты куда? Силкер!

В ответ ни звука, только удалявшийся треск хвороста под ногами.

– Ушел? Ах ты, падаль! – удивленно произнес князь, отказываясь верить в предательство.

Подлый кыргыз обвел его вокруг пальца, заманил в ловушку. И это после того, как он несколько раз спасал его от гибели!

– Волчья порода! – зло сплюнул Мирон и, прижав раненую руку к груди, опустился на дно ямы…

* * *

Серый рассвет занялся над тайгой. Мирон, съежившись, сидел на дне ловушки. Вода поднялась почти до пояса, но не было сил встать на ноги. Дождь лил всю ночь, и он без того промок до костей. Его трясло от озноба. Все вокруг двоилось, заплывало душным, тяжелым маревом. Рана ныла не переставая. Руку ломило, тело занемело, и Мирон с тоскливым недоумением подумал, что ему совсем не хочется сопротивляться надвигавшемуся концу.

Наверно, он все-таки забылся на какое-то время и вздрогнул от шороха веток над головой. Вскинув голову, он увидел на краю ямы широкоплечего кыргыза, смотревшего сверху вниз с холодным презрением на пленника. Копье в его руке было нацелено прямо в лицо Мирона. Инстинктивно прикрывшись рукою, князь, как ему показалось, крикнул, а на самом деле едва слышно пробормотал:

– Эй, не трогай! Я к Айдыне иду!

Он не понимал, что его заставило вспомнить об Айдыне. Но, вспомнив, словно воспрянул духом.

Кыргыз продолжал бесстрастно изучать Мирона. А тот повторял, как заклинание:

– Дело у меня к ней, слышь? Пойми, нужно увидеть Айдыну… Ты пику-то убери…

Едва приметным движением кыргыз метнул в яму свернутый в кольцо аркан. А когда Мирон ухватился за его конец, бросил:

– Мылтых давай! Огненную палку!

– Нет у меня огненной палки, – прокричал снизу Мирон. – Сгорела! – И развел руками. – Ничего нет!

Как только Мирон перевалился через край ямы, кыргыз с размаху ткнул его носком ичига под ребро. И пока пленник приходил в себя, завернул ему руки за спину, сноровисто связал. Потом затянул один конец веревки у него на шее, другой привязал к седлу.

– Айдына хотел? Пойдем Айдына… – и, вскочив на коня, заторопил: – Пир! Пир![40]

Мирон разглядел еще трех вооруженных всадников. Они с любопытством поглядывали на него, но не проронили ни слова.

Связавший его кыргыз дернул за аркан, принуждая идти, и двинулся в сторону от тропы.

С трудом поспевая за ним, Мирон прохрипел:

– Куда ведешь?! Правду тебе говорю: к Айдыне надо!

Кыргыз оглянулся. Насмешливо прищурив глаза, сказал:

– Тайга дурак плутает. Мы короткий путь ходим…

Миновал месяц Ульгер. В ночном небе вновь засиял Звездный Охотник[41]. Дни становились короче, ночи – длиннее. Первые дни месяца Кичкер[42]выдались холодными и дождливыми. По утрам лужи покрывались ледком, а побуревшие травы – тонким слоем инея. Птицы давно улетели на юг, потеряла голос кедровка. Стихли брачные крики маралов. Жирные барсуки забились в норы, медведи ворочались в своих берлогах. Тайга готовилась к долгой зиме: к ледяным метелям и обильным снегопадам.