Повседневная жизнь благородного сословия в золотой век Екатерины - Ольга Игоревна Елисеева

Стрекалов — от усиленного питья английского пива.

Елагин — от ссадины на барабанной перепонке, что причинит ему театральная гармония.

Спиридов — перед зеркалом.

Я умру от услужливости»[218].

Список содержал и пикантный намек, впрочем, выраженный весьма пристойно: «Двое из общества умрут от удовольствия; не называю их имен: мужчины ли то, или женщины». Одним из неназванных лиц была, вероятно, графиня П. А. Брюс, чьи романы давали богатую пищу придворным сплетникам. Был в списке смертей и один мстительный укол в адрес человека, не входившего в круг друзей Екатерины: «Г-жа Полянская умрет от сожаления». Госпожой Полянской после замужества стала Елизавета Романовна Воронцова, бывшая фаворитка Петра III, ради которой он собирался развестись с законной супругой. Не случись переворот 1762 года, она могла рассчитывать на корону. Ей было о чем сожалеть.

Популярностью пользовался юмористический набросок Екатерины под названием «Леониана» — краткий конспект глав несуществующего романа-путешествия Л. А. Нарышкина в Турцию. Некоторые его фрагменты способны вызвать улыбку и сейчас. Например, причины поездки объяснены так: «Удовольствие, которое испытает его дорогая супруга, вновь увидев своего мужа после долгого отсутствия». Каждая из глав описывает какой-нибудь забавный эпизод: «Гл. 8. Самые верные слуги относят господина Леона в карету вслед за другими вещами. Гл. 9. Лошади понесли, закусив удила, и были счастливо остановлены столбом перед трактиром»[219]. Такие вот нехитрые шутки развлекали честную компанию, однажды задавшуюся глубокомысленным вопросом, что же именно ее смешит.

Сохранились ответы гостей Екатерины: «Что меня смешит? Иногда это я сама»; «Муж мой часто смешит меня до слез»; «Меня смешит господин обер-шталмейстер (Нарышкин. — О.Е.)»; «Смешны ленивцы, потому что они по доброй воле скучают»; «Я смеюсь над людьми, которые смеются из угождения». Как видим, в приведенных заметках простосердечность соединена с нравоучительностью. Смех в XVIII веке воспринимался как лекарство от пороков: безделья, тщеславия, лести — и потому нес не только развлекательную, но и дидактическую функцию. Эта-то дидактика и кажется нам теперь тяжеловесной. Например, в ответе самой императрицы: «Я смеюсь над гордым человеком, потому что он как две капли воды похож на индийского петуха»[220] — нет, на наш взгляд, ничего остроумного. Но для своего времени такие ремарки были в порядке вещей и сыграли роль в назидании общественных добродетелей.

Собрание заканчивалось около десяти вечера. Сама императрица уходила к себе в начале десятого, а гости еще некоторое время оставались, заканчивали разговоры и чинно разъезжались. «В одиннадцатом часу она была уже в постели, и во всех чертогах царствовала глубокая тишина»[221], — вспоминал Грибовский.

Так проходили дни Екатерины, насыщенные и вместе с тем удивительно размеренные в своем течении. Она исключительно много успевала. Записки близко знавших ее лиц не содержат никаких следов рассеянности, погруженности императрицы в бесконечные чувственные удовольствия, той самой скандальности, которой переполнена бульварная литература о «Северной Мессалине».

Этот парадокс давно озадачивал исследователей. Рассматривая заметки статс-секретаря Храповицкого, А. Г. Брикнер, крупнейший биограф Екатерины II позапрошлого столетия, писал: «Общее впечатление, производимое личностью государыни при чтении и разборе дневника, нисколько не соответствует той характеристике, которая встречается в сочинениях историков-памфлетистов Массона, Гельбига, Сальдерна, Кастера. Она выигрывает в наших глазах; мы можем составить себе весьма благоприятное мнение не только об умственных, но также и о душевных качествах императрицы»[222].

Брикнеру вторил польский писатель-эмигрант Казимир Валишевский, работавший в конце XIX века во Франции: «Те, кто представляет себе жизнь Екатерины вечной оргией, будут в большом затруднении указать хотя бы на один такой факт… Но дворцы Петербурга и Царского Села не скрывали ли укромных уголков, располагавших к менее похвальному времяпрепровождению? Мы этого не думаем по причинам, зависящим как от характера, так и от уклада частной жизни императрицы, скандальной внешнею, показною стороной, чересчур всегда откровенною… Фавориты, конечно, занимали большое место… в ее жизни, но в ней было место и для семейной женщины — тихой и кроткой, какою была Екатерина»[223].

Тем не менее шлейф скандальных слухов тянулся за императрицей всю жизнь. Завсегдатай малых эрмитажных собраний с 1785 года граф Сегюр писал: «Кроме праздничных дней, обеды, балы и вечера были немноголюдны, но общество в них было не пестрое и хорошо выбранное; они не были похожи на пышные наши рауты, где царствует скука и беспорядок»[224]. Именно эти собрания французский памфлетист Ш. Массон называл «оргиями». Хотя само участие в них членов царской семьи, иностранных дипломатов и таких строгих блюстителей нравственности, как княгиня Дашкова, должно было бы послужить гарантией соблюдения приличий.

Массон писал о пожилой Екатерине буквально следующее: «Между тем ее похотливые желания еще не угасли, и она на глазах других возобновила те оргии и вакхические празднества, которые некогда справляла с братьями Орловыми. Валериан, один из братьев Зубова, младший и более сильный, чем Платон, и здоровяк Петр Салтыков, их друг, были товарищами Платона и сменяли его на поприще, столь обширном и нелегком для исполнения. Вот с этими-то тремя развратниками Екатерина, старуха Екатерина проводила дни, в то время, когда ее армии били турок, сражались со шведами и опустошали несчастную Польшу, в то время, как ее народ вопиял о нищете и голоде и был угнетаем грабителями и тиранами.

Именно в эту пору вокруг нее сложилось небольшое интимное общество, в которое входили фавориты, придворные и самые надежные дамы. Этот кружок собирался два или три раза в неделю под названием малого эрмитажа. Сюда часто являлись в масках; здесь царствовала великая вольность в обхождении: танцевали, разыгрывали пословицы, сочиненные Екатериной, играли в салонные игры, в фанты и в колечко… Иностранные послы, пользовавшиеся благосклонностью государыни, бывали иногда допускаемы в малый эрмитаж: главным образом, Сегюр, Кобенцель, Стединг и Нассау удостаивались этого отличия. Но впоследствии Екатерина устроила другое собрание, еще более тесное и таинственное, которое называли маленьким обществом. Три фаворита, о которых мы говорили, Браницкая, Протасова, несколько доверенных горничных и лакеев были его немногочисленными участниками. Там-то и справляла Кибела Севера свои тайные мистерии»[225].