Танцуйте свою жизнь. Психологические эссе о том, как вернуть себе себя - Лиля Град

Но тут мы обратили внимание на группу иностранных туристов, по-моему, это были англичане. Они громко разговаривали, смеялись, шумели. И вдруг двое мужчин и женщина, всем лет под сорок, увидели озеро и отъединились от своих. В голубых джинсах-клешах, свободных белых рубашках тончайшего материала, в легких сандалиях, со свободно летящими волосами безо всяких укладок. Никто из них не был классически красив, но в каждом движении чувствовалась такая свобода и естественность, которые были нам неведомы. Они бежали к воде, на ходу сбрасывая одежду. Всю.

Мы замерли.

Абсолютно голыми они зашли в прохладную воду и с наслаждением окунулись.

Мы смотрели на них с замиранием сердца и с восхищением, потому что ничего стыдного в этом зрелище не было. Стыдными, наоборот, казались на их фоне наши кримпленовые «бронежилеты» и отсутствие вот такого же отношения к самим себе, уважающего потребности, а не привычка терпеть любое неудобство во имя придуманных кем-то приличий.

Вдоволь наплескавшись, они спокойно вышли на берег, дошли до своей сброшенной одежды. Один из мужчин достал белоснежный тонкий платок и легким движением слегка осушил свои гениталии, после чего элегантно натянул джинсы. Это было последней каплей для нашей стоящей в ступоре группы. Стеклянная тишина была разрушена сочным голосом одной колоритной киевской туристки:

– Это ж надо так красиво член сушить!

Иностранцы гордо удалились, не подозревая, наверное, что только что совершили сексуальную революцию. Ты знаешь, не подумай, что это было поклонение перед Западом. Мы вообще не думали о том, кто они. Мы лишь долго рассуждали потом, почему нам с детства внушают стыд за все, из чего, собственно, и состоит человек.

Эта простая история показала мне, тогдашней, что люди могут быть свободными. И что свобода – один из главных компонентов счастья в этом противоречивом мире…

Мама замолчала, а я долго еще смеялась, представляя, каким потрясением оказались обыкновенные европейцы для вышколенных советских людей. И я точно знаю, что любая несвобода рождает куда больше по-настоящему стыдных вещей, о которых принято молчать.

* * *

Раз в неделю в мои школьные годы случался страшный день. Пятница. Две алгебры. Две геометрии. Две информатики. Кондратий гуманитарию. Книги, которые читаю под партой, – отнимают. От педагогов огребаю непедагогичные высказывания по поводу моего протестного поведения. В дневнике – расстрельные записи… Стресса в один момент стало так много, что я решила игнорировать этот день. Семь бед – один ответ.

Собственно, стала хамски его прогуливать, уходя из дома вовремя и пробалтываясь по городу, читая на набережной, зависая в народном театре. На удивление оказалось, что мое отсутствие никого не потревожило. Я даже умудрялась сдавать списанные самостоятельные и получать за них сносные оценки. Жизнь казалась ослепительно прекрасной. Да и не казалась, а реально была такой.

И вот конец зимы, подобревшее солнце, я иду по аллее, выпендрившись в легкую куртку после дурацкого неподъемного клетчатого пальто. Навстречу мне мама. Под ложечкой засосало… Она меня видит. Я не знаю, что врать и имеет ли это смысл.

Подходит, улыбается:

– А я «Московские повести» Трифонова достала – чур первая читаю.

Я что-то мямлю, тревога усиливается. Она продолжает как ни в чем не бывало:

– Мне премию дали. Пойдем, купим что-нибудь.

Мы идем. Маме – кофточка, бабушке – шаль, мне – ветровка. На оставшиеся деньги покупаем доступные вкусности, среди которых пакет горячих слоек. Мы усаживаемся на лавочку и едим их.

– Ты прогуливаешь школу? – улыбнулась мама.

– Да, – коротко ответила я.

– Ну и ладно, – сказала вдруг мама абсолютно спокойно.

Мама, которая в мои первые школьные годы могла методично рвать тетради до тех пор, пока ее не начинал устраивать мой почерк.

– Почему ты не ругаешься? – честно спросила я.

– А зачем? Я могу заставить тебя ходить, но не могу заставить хотеть заниматься тем, что тебе не нравится. И я точно знаю, что если я буду настойчивой, то ты перестанешь хотеть даже то, на что у тебя есть и способности, и желание. Стань тем, кем ты должна стать, а не тем, кем становятся те, кого допинывают до результата.

Эти слова я помню каждый день. И я живое доказательство того, что, когда тебе позволяют быть самим собой и делать то, что тебе действительно нравится, тебе не придется жить от выходных до выходных. И не придется ненавидеть то, чем ты вынужден заниматься. Тебе становится хорошо в собственной жизни.

И еще я твердо убеждена, что воспитывать свободой (не вседозволенностью!) куда как лучше, чем концлагерем по имени обязан. Впрочем, каждый пусть выбирает сам.

* * *

Было время, когда мне очень трудно давались решения. Я могла неделями, а то и дольше, размышлять о том, надо мне или не надо. Никак, вероятно, не приходило осознание, что попытки сделать идеальный выбор – это теоретическое утешение для того, чтобы было чем оправдаться за бездействие перед своей же внутренней Шапокляк, ехидно тыкающей тощим пальцем в мою мягкую и уютную подушку-лень и противно спрашивающей о том, до чего же я там додумалась.

Помню, как изрядное количество лет назад я так же вязко застряла в неспособности понять, ехать мне работать в Питер или соглашаться на выгодное предложение в Москве. Повисла на маминых ушах и нервах, наслаждаясь ее безусловной любовью и, быть может, подсознательно ожидая, что она незаметно даст необходимый мне пинок.

Пинок она дала. Заметный. Просто и честно сказала:

– Я задолбалась чувствовать себя диваном для твоей мечты.

– Что?! Это, собственно, как? – пыталась понять я.

Мама разъяснила:

– Ты мечтаешь о Питере, мечтаешь о Москве, но вместо того, чтобы двинуться хоть куда-то, складываешь эти мечты на меня, словно я знаю, как лучше. Если я скажу, что лучше Питер, – это будет мое решение. Если посоветую Москву – тоже. Забирай свои мечты и помни, что не только я, но и любой другой человек, от которого ты ждешь ответа на свои вопросы, – это только диван. Положить на него, посидеть и даже полежать на нем – можно. Но вставать и идти все равно придется.

Мне не особо понравилось тогда, но я запомнила. Встала и уехала в Питер.

Теперь, когда я думаю ровно минуту, чего бы это ни касалось – сумочки или судьбы, я понимаю, что очень круто иметь диван, на который можно положить свои мечты, но еще круче – максимально быстро дать себе шанс узнать в реальности, на что годится эта мечта.

Мне стало жизненно важно именно знать, а не догадываться. Плоха или хороша правда, но принимать ее, а не метаться в неопределенности или трусости. Я спрашиваю, а не додумываю. Иду сама, а не засылаю других. Предпочитаю хотя бы начать, чтобы иметь подлинную информацию, а не пытаться сочинять возможные плюсы и минусы.