Орикс и Коростель - Маргарет Этвуд

— Мои соболезнования, — сказал Джимми.

— И все это время у нас дома пасся дядя Пит. Мать говорила, что он ее поддерживает. — Поддерживает прозвучало в кавычках. — Что он не только папин начальник и лучший друг, он еще и настоящий друг семьи, хотя раньше я его у нас дома не видел. Он хотел, чтобы у нас все благополучно разрешилось, мол, он очень беспокоится. Все пытался говорить со мной по душам — рассказывал, что у моего отца были проблемы.

— То есть что твой отец сошел с ума, — сказал Джимми.

Коростель уставил на него свои слегка раскосые зеленые глаза.

— Ну да. Но отец не сошел с ума. Он перед этим тревожился о чем-то, но у него не было этих самых проблем. Он ничего такого не планировал. Никуда прыгать. Я бы понял.

— Думаешь, он упал?

— Упал?

— Ну да, с эстакады. — Джимми хотел спросить, что отец Коростеля вообще забыл на эстакаде в плебсвилле, но момент был неподходящий. — Там было ограждение?

— Он был немного рассеянный, — как-то странно улыбнулся Коростель. — Редко смотрел под ноги. В облаках витал. Верил в усовершенствование человека.

— Ты с ним дружил?

Коростель задумался.

— Он научил меня играть в шахматы. До того, как все это случилось.

— Ясное дело, что не после. — Джимми пытался разрядить обстановку: он начал жалеть Коростеля, и это ему совершенно не нравилось.

«Как я мог пропустить? — думает Снежный человек. — Как я мог не услышать, что он мне говорил? Что же я был за тупица?»

Нет, не тупица. Он не может описать себя такого, каким был. Вряд ли неприметным — его приметила жизнь, у него были свои шрамы, свой мрак. Пожалуй, невежественным. Бесформенным, неразвитым.

Но в этом неведении было нечто волевое. Нет, не волевое — структурированное. Он вырос в замкнутых пространствах и сам стал таким. Замкнутым.

После каникул Коростель поехал в Уотсон-Крик, а Джимми — в Академию Марты Грэм. На вокзале они пожали друг другу руки.

— Увидимся, — сказал Джимми.

— Спишемся, — сказал Коростель. Потом заметил, что Джимми расстроен, и прибавил: — Да ладно тебе, все нормально, это же известное место.

— Было известное, — ответил Джимми.

— Не так все плохо.

Но Коростель в кои-то веки ошибся. Марта Грэм разваливалась на части. Вокруг — Джимми видел из окна скоростного поезда — самые жуткие плебсвилли: пустые склады, сгоревшие дома, заброшенные парковки. Тут и там попадались хижины, сделанные из подручных материалов — кусков жести и фанеры; обитали в них, без сомнения, сквоттеры. Как эти люди умудряются жить? Джимми не понимал. И все же вот они — по ту сторону колючей проволоки. Некоторые показывали средний палец тем, кто ехал в поезде, даже кричали, но пуленепробиваемое стекло не пропускало звук.

Служба безопасности у ворот академии — смешно смотреть. Охранники бродят в полусне, стены, расписанные выцветшим граффити, — такие низкие, что перелезет и одноногий гном. На территории стояли жуткие дома в стиле Бильбао, на газонах не росло ничего, кроме грязи, спекшейся или жидкой, в зависимости от времени года, отдохнуть негде, если не считать бассейна, который по виду и запаху напоминал огромную банку с сардинами. Кондиционеры в общежитиях работали через раз — веерные полуотключения; еда в кафетерии бурая, похожая на дерьмо скунота. В комнатах водились членистоногие всевозможных семейств и видов — в основном тараканы. Джимми эта обстановка угнетала, как, очевидно, любого, чья нервная система посложнее, чем у тюльпана. Но вот такую карту подбросила ему жизнь — так сказал отец во время их неуклюжего прощания, и теперь Джимми надо получше ее разыграть.

Правильно, папочка, подумал Джимми. Я всегда знал, что могу на тебя рассчитывать, если понадобится взаправду мудрый совет.

Академию Марты Грэм назвали в честь какой-то кровожадной богини танца из двадцатого века — в свое время из-за нее, судя по всему, слетело немало голов. Перед зданием администрации возвышалась статуя, изображающая эту женщину в одной из ролей — бронзовая табличка сообщала, что это Юдифь, она отрезала голову какому-то парню в историческом костюме по имени Олоферн. Студенты считали, что это обычная феминистская ретрочушь. Время от времени студенты разукрашивали грудь статуи или приклеивали стальную стружку ей на лобок — Джимми сам приклеивал, — но руководство так глубоко погрузилось в кому, что замечало лишь через несколько месяцев. Родители возражали против этой статуи — дурная поведенческая модель, говорили они, слишком агрессивная, слишком кровожадная, и ля-ля-ля, — а студенты стояли за нее горой. Старушка Марта — это наше все, говорили они, это наш талисман — эта гримаса, окровавленная голова и все прочее. Она символизирует жизнь, искусство или еще что. Руки прочь от Марты. Оставьте ее в покое.

Группа ныне покойных богатых и отзывчивых либералов из Старого Нью-Йорка в последней трети двадцатого века основала это заведение как колледж, где изучались искусства и гуманитарные науки. Основной упор тогда делался на исполнительские виды искусства — драму, пение, танцы и так далее. В восьмидесятых годах добавилась режиссура, а потом видеоискусство. И все это по сей день преподавалось — они ставили пьесы, Джимми впервые увидел «Макбет» во плоти и решил, что Анна К. на сайте для вуайеристов гораздо убедительнее изображала Леди Макбет, сидя на толчке.

Студенты отделения песни и танца пели и танцевали, хотя эти виды искусства уже почти изжили себя, и классы были маленькими. Представления стали жертвами диверсий начала двадцать первого столетия: кому в здравом уме охота оказаться частью толпы в темноте, в общественном месте, где есть стены, которые легко взорвать? Театральные представления превратились в «Пойте с нами», помидорные бомбардировки и конкурсы «Мокрая футболка». И хотя различные старые формы еще ковыляли по жизни — комедийные телесериалы или рок-видеоклипы, — смотрели их древние старцы, явно мучимые ностальгией.

Так что учиться в Академии Марты Грэм — все равно что изучать латынь или переплетное дело: теоретически по-своему приятно, однако решительно бесполезно, хотя время от времени президент колледжа читал заунывные лекции про жизненную важность искусства, которое занимает почетное место в громадном красном бархатном амфитеатре человеческого сердца.

Что касается режиссуры и видеоискусства, кому это надо? Любой человек с компьютером мог скомпоновать что угодно с чем угодно, или дигитально обработать старый материал, или создать новую анимацию. Можно скачать стандартный сюжет и добавить туда любые лица и тела. Джимми сам сделал обнаженку из «Гордости и предубеждения»[21]и «На маяк», просто ради смеха, а на уроке визкусства в «Здравайзере» — «Мальтийского сокола»[22]с костюмами от Кейт Гринуэй и в стилистике Рембрандта (глубина-и-тень). Хорошо получилось. Темные тона, великолепные светотени.