Круглый стол на пятерых - Георгий Михайлович Шумаров

Ася торопилась на поезд. С трогательно подчеркнутой самоотверженностью она заявила Андрею, что к маме зайти уже не успеет. Он проводил ее неприметной дорожкой до станции и на обратном пути зашел в больницу. С порога увидел Архипова и понял, что не сдержится, вспылит, если заговорит с ним.

Но в тот день Архипов сам пришел к нему домой и, как член партийного бюро, сказал, что их больнице предложено бороться за звание коллектива коммунистического труда. Это был точный, умелый удар. Игорь Александрович снисходительно попросил Андрея Григорьевича не волноваться. Скоро Боярская проведет партийное собрание, на нем все и обсудят.

Сегодня, не одолев тоски, Золотарев пошел в Дом культуры, но у билетной кассы, оказавшись в центре внимания многих людей, повернулся, сбежал с крыльца и пошел в парк.

А здесь его поджидали леденящие звезды. Человек одаряет их своим настроением. В радости они веселят, в горе под ними становится одиноко.

Путаной тропинкой Андрей подошел к переезду. Впереди на пригорке вспыхнуло созвездие фар. Оно качнулось вразнобой и утонуло в низине, обрисовав кочковатый контур дороги, придорожные столбы и деревья по сторонам. Чтобы его не узнали, Андрей торопливо зашагал вдоль откоса. Галька хрустела под ногами, пахло просмоленными шпалами, подталкивал сзади мокрый ветер, болела голова, пронесся, всполошив лесопосадки, поезд.

У низкого домика притихли двое, их выдавала только белая блузка девушки да у парня огонек папиросы. Золотарев глотнул слюну, вспомнил про сигареты. Достал пачку из кармана, на ходу прикурил. Недалеко от больницы его остановил запах ночной фиалки. Он разглядел калитку и вошел в просторный, слабо освещенный фонарем двор. Обойдя клумбу с фиалками, очутился у металлической стойки, на которой обвисали, покачивались на ветру детские качели — десяток деревянных клеточек с откидными перекладинками. Андрей сдвинул по веревкам переднюю палочку, втиснулся, уселся. Ноги приходилось поджимать — качели были низкими. Он тихо раскачивался и вслушивался в скрип металлических петель над головой. Кажется, он попал во двор детского сада. Во всем доме светилась одна веранда. От чайной доносились переливы гармошки — приступы стандартного веселья, которым нет-нет да и позавидуешь, когда совсем скверно на душе.

Ася — удивительная девушка. Но она слишком порывиста, чтобы ее любовь могла противостоять одиночеству и тоске Андрея. Их чувство возникло случайно и не может служить опорой в трудную минуту ни для него, ни для нее. И напрашивался вывод: надо находить силы в самом себе.

И все-таки спасибо ей за ее безрассудство, за глупую, молодую, незрячую смелость. Когда она одумается, он ни в чем ее не обвинит, не упрекнет в легкомыслии и неверности. Пусть все остается так. Кажется, жизнь всерьез взялась обучать его хладнокровию.

Он вздрогнул, услышав за спиной шаги. Обернулся и увидел, как женщина подошла к калитке. В свете фар проходящей машины мелькнула ее тонкая фигура в халате. Ладони прикрывали глаза.

— Андрей Григорьевич!

Он тоже узнал ее. Выпутываясь из веревок и перекладин качелей, выругал себя: не сообразил, что мать Аси заведует этим садом и живет в соседнем доме. Вернее, сообразил, но не придал значения.

Они поздоровались.

— А я увидела из окна… — сказала Иванова.

— Извините, — пробормотал Золотарев, угадывая, что она обо всем знает: кто-то видел и сообщил.

— Андрей Григорьевич, я уже несколько дней хотела к вам зайти…

— Опять печень? — с надеждой спросил он.

Она дотронулась до его руки и пошла к скамейке. Когда они сели, женщина спросила:

— Вы не очень торопитесь?

Он посмотрел на часы.

— Моя дочь меня удивила. Вам этого, должно быть, не понять.

Андрей молчал, готовясь выслушать любые упреки матери.

— Дело даже не в том, что она не зашла к себе домой, — продолжала Иванова. — Наверное, она спешила к поезду… Я знаю, Ася нам обо всем напишет.

— Вас удивило, что она приехала… ко мне? — спросил Золотарев, чувствуя, как трудно ему сдержать данное себе обещание молча выслушать эту женщину.

— Я боюсь вас обидеть, но это так. Ася очень импульсивна, в ней много романтики… Понимаете?

— Нет, — притворился он.

В нем заговорило упрямство. Вопреки его собственному мнению об Асе, ему показалось, что мать хитрит и наговаривает на дочь, надеясь ложной откровенностью остановить их сближение. И странно, что именно сейчас под влиянием слов матери он увидел в Асе качества, о которых раньше не догадывался или просто не думал. Просто не думал, потому что перестал верить в любовь.

— Простите, я не помню, как…

— Елена Алексеевна.

— Елена Алексеевна, вас беспокоит выбор дочери?

— Меня беспокоит каждый шаг дочери. Конечно, в частности и этот шаг… В прошлом году она поступала в институт, прошла по конкурсу, она девочка способная. Мы с мужем получили телеграмму, радовались, понятно, и вдруг она вернулась из Ленинграда, веселая такая, В чем дело? Оказывается, она забрала документы из института, потому что завалили ее подругу, первого математика в школе. Вместе же они поступили в техникум.

Сквозь забор он увидел, как чиркнула спичка на крыльце дома Ивановых. Папа прошел под окнами, обеспокоенно покашлял.

— Лена!

— Я сейчас! — поспешно отозвалась Елена Алексеевна.

В нем хватило рассудительности, подавляя отчаяние, сцепить зубы и молчать. Она еще не сказала ему самого главного, и он ждал. Отчетливо скрипнула дверь. Кашель теперь доносился приглушенно, из сеней. Елена Алексеевна облегченно вздохнула и повернулась к Золотареву.

— Мне почти ничего не удалось добиться в жизни, — продолжала она. — Только дочь родила, одна отрада. Муж у меня добрый и бесхитростный, но он считает, что женщине не обязательно заканчивать институт. И я бросила учиться, хотя, кажется, подавала надежды. Сейчас я смотрю на свою дочь и думаю, что в ее самопожертвовании некого винить, кроме мамы. Я была такой же…

Он не мог удержаться от улыбки. Самопожертвование? Почему-то эта черта ничего не объясняла в характере Аси, хотя девушка безусловно способна на самопожертвование. Уж очень веет от этого слова скорбью, непротивлением и картинной позой. Не слишком ли легкомысленно наделяют люди красивую любовь чертами самопожертвования?

— Но я по праву старшей обязана предупредить…

О да, по праву старшей! По праву старших, прикрывая свою неприязнь к человеку, который плохо начал, люди дают добрые советы, учат осмотрительности, лезут в душу и ничего в ней не видят.

— Вы меня не слушаете? Матери в этих случаях уже трудно отвратить…

— А надо отвратить? — не выдержал Андрей.

Он уперся локтями в колени и сжал виски. Даже в минуты мрачного прозрения он не мог предвидеть в истории с гибелью ребенка таких последствий. «Может быть, повешусь на