Серебряный осел - Владимир Лещенко

– Ну уж не совсем, – уточнил жрец. – Сила, положим, есть. Хотя и непонятной природы.

– То-то, что непонятной, – согласился Вареникс. – А таких магов, кто может сотворить подобное тому, что содеялось в казне вашей, в мире поискать-поискать. А как найдешь, так потом еще убегать-убегать…

Зал сдержанно засмеялся. Видимо, этот аргумент произвел впечатление. Оба жреца встревоженно зашушукались, нервно передергивая плечами.

– Теперь второе, – продолжил леший. – В этом статуе вашем сколько было весу?

– Без малого сорок талантов, – изрек секретарь, быстро заглянув в бумаги. – Точнее, девятнадцать талантов и сорок мин. То есть две тысячи четыреста римских фунтов.

– Во-от, – кивнул лесовик. – Почитай, двадцать девять пудиков. Так сами подумайте, под силу ли ей такое своротить? Девка она, конечно, крепкая, но не настолько же?

– А может быть, у нее сообщники были? – хрюкнул квестор. – Тот же осел. Вместе статую и сбросили. Чародейство! Надо бы ее расспросить хорошенько. Ну, хотя бы кнутом…

– Об осле в свой черед, – махнул рукой козлорогий. – А теперь еще и третье – ежели она такая злодейка, то почему не убежала? Не сопротивлялась? Что на это молвите?

Тут в зале поднялся какой-то пышно одетый немолодой мужчина с окрашенной по тартесской моде в синий цвет бородой.

Орландина сперва встревожилась, но тут же успокоилась, ибо этого человека она в своей жизни не встречала.

Зато его узнала Орланда и похолодела. Ибо это был не кто иной, как воспитатель Кара, Эргион Ушбар, возглавлявший посольство Аргантония в Дельфы.

«Все пропало!» – давя слезы, подумала христианка.

Не стесняясь, синебородый перегнулся через парапет и что-то стал нашептывать на ухо префекту.

И сказанное, видимо, возымело действие.

– Итак, как префект и председатель гиэлии, выношу решение. Хотя прямых улик против гражданки Белинды нет, а поручители вызывают доверие, тем не менее постановляю оную девицу, оставив под подо зрением, заключить под стражу до выяснения всех обстоятельств и продолжить расследование законным путем. Схваченного же на месте преступления осла казнить…

– Стойте! – вдруг прозвучал в зале мальчишеский голос.

– Кар, что ты наделал! – закричала, вскочив, Орланда.

Эомай не успел ее удержать. Бесстрашно вышел Кар на середину зала, стал прямо напротив судейской кафедры.

– Я, царь Тартесский Кар, сын Истолатия, союзник и друг римского народа, заявляю, что подсудимая Белинда, она же Орландина, не может быть взята под стражу и осуждена, ибо находится на службе в ополчении Тартесса в чине опциона и подлежит лишь моему суду или же суду августа. Я также перед лицом собравшихся обвиняю наместника Британского Артория и его советника, понтифика Мерланиуса, в подстрекательстве к смуте и поддержке мятежника Аргантония, а также в злоумышлении на имперские устои.

Зал дружно охнул.

– Самозванец! – завопил вышедший из ступора Эргион, хватаясь за синюю бороду. – Хватайте его, это самозванец! Царь Аргантоний дает тысячу ауреусов за его голову!

Названная сумма произвела прямо-таки магическое действие на стражников, рванувшихся было вперед, туда, где бесстрашно замерла хрупкая мальчишеская фигура.

Не изменившись в лице, Кар выбросил вперед правую руку.

Искристая дымка окутала его кулачок, а затем розово-радужный поток света хлынул во все стороны, отразился от солнечного диска на груди каменного Аполлона и ударил по стражникам. Те с воплями покатились по полу.

– Этого достаточно? – осведомился Кар.

– Родовая магия тартесских царей… – пробормотал верховный жрец, приподнимаясь. – Точно, он!

– Ва-аше вели-ичество… – пролепетал Ушбар, падая на колени. – Не признал сперва… – Вельможа даже не побледнел, а стал каким-то иссиня-белесым. – Простите старого дурака… Возвращайтесь домой, ваше величество… Ваш дядюшка так вас заждался, уже и завещание в вашу пользу написал-ал…

И без сознания рухнул под ноги с трудом поднявшейся страже.

Надо отдать должное префекту – он не потерял самообладания, может быть единственный из присутствующих.

– По закону я не вправе решить это дело… Его может рассудить лишь август. Всем сторонам предлагаю отправиться в Александрию для законного решения.

Он поглядел на Дельфийского первосвященника. Последнее слово оставалось за мудрым старцем. Селевк Умандага поднялся со своего кресла. Народ почтительно умолк.

– Не мне решать, кто из вас прав в вашем споре, юноша. – Жрец намеренно не называл ни имени, ни титула Кара. – Я могу говорить лишь от имени светлого Аполлона и только по делу, касающемуся попытки осквернения и ограбления храма.

Повисла долгая пауза.

Святой старец махнул рукой, и неокор ввел в зал Стира. Ослик был увит лавровой гирляндой, переплетенной розами. Зрители недоуменно зашушукались.

Что бы это значило?! Обе сестры переглянулись. Орландина пожала плечами.

– Феб указал нам истинных виновников преступления. – Селевк подмигнул Варениксу, а затем… ослу. – Они, надеюсь, понесут заслуженную кару. Но невинные, – загремел голос первосвященника, – а тем более спасители храмовой чести и имущества не должны остаться без награды! Мы не можем дать им часть имущества, коим располагает святилище. Ибо все это не наше, а божье. – Снова пауза. – Однако жреческая коллегия, посовещавшись, приняла решение даровать этим паломникам право промантейи, то есть право внеочередного обращения к оракулу. Сегодня, как вы помните, пифия входила в святая святых и вопрошала волю Феба. Спросила она и по вашему поводу. Подойди ко мне, отец Феофил.

Неокор, отойдя от серебряного осла, приблизился к владыке, и тот вручил ему дощечку.

– Прочти!

Жрец прокашлялся и начал читать напевным, хорошо поставленным голосом:

Там, где Срединное море волну разбивает о берег,

В мира столице, основанной мира владыкой Двурогим,

Встретятся все ратоборцы и в битве последней сойдутся.

Там же падет Темный Бог, повинуясь велению Бену —

Птицы священной, и там обретут свою долю лишенный

Отчего трона монарх, и две девы, и с ними певец обращенный.

С привычной печалью смотрел Потифар, верховный жрец бога Тота и старший херихеб столичного храма Серапеум, как в малый тронный зал вступает государь.

Нет, пока еще на своих ногах, почти не подгибающихся, и телохранители-эфиопы под руки его не ведут – всего лишь почтительно поддерживают, но…

«Сколько ему осталось?» – задал один из ближайших советников августа Птолемея Сорок Четвертого Клавдия вопрос, который задавал себе регулярно.