Опосредованно - Алексей Сальников

Сначала девочки принимали свои походы в гости как должное, с отцом им было гораздо веселее, чем с матерью, хотя бы потому, что они не успевали надоесть друг другу за неполные сутки, всегда наполненные какими-то дошкольными развлечениями, так что, понятно, к трем годам уже начинали плакать, когда он уходил, особенно сильно плакала Вера. Она же и сказала однажды Лене во время одних таких проводов отца уверенно и сердито: «Ты плохая!», так что у Лены наступил от этих слов короткий, но очень сильный прилив ярости, и она едва не треснула дочь; испугавшись самой себя, с трясущимися руками, бессильной икотой вместо плача, Лена убежала в гостиную, где стала убеждать себя, что дочь еще ничего не понимает, потому что та на самом деле не понимала. Просто язык, речь, которыми как бы овладевала Вера, на самом-то деле захватывали ее постепенно, так же, как захватывала ее и вся жизнь. Не она баловалась словами, а они баловались ею – так можно было объяснить этот пришедший от нее Лене индивидуального действия нисходящий скалам, настолько чистый, без всякой побочной эйфории, привет из речевого зазеркалья, что, переделай Лена его в стишок, с инфарктами бы полегла бо́льшая часть клиентуры Дмитрия, да и он сам тоже.

Когда Лена вернулась в школу, она была полна решимости изыскать альтернативу Владимиру, чтобы у дочерей была хотя бы какая-то эрзац-версия отца. Жизнь не подкинула ничего лучше школьного историка, который в свои сорок лет еще лелеял надежду попасть в большую науку, катался по раскопкам в свободное от работы время, лет десять уже писал кандидатскую по ханты и манси, ранним их сношениям со славянами, увлекался сигнуманистикой. Он был женат, но Лена подозревала, что, приди домой другая женщина – он бы даже этого не заметил. Тем не менее неуклюжими намеками Лены он заинтересовался и даже явился по предварительной договоренности в гости с вином и цветами в день, когда дети ночевали у бабушки с дедушкой. Историк и Лена слегка выпили и принялись говорить о работе, потому что это внезапно оказалось для них обоих интереснее секса. Затем историк признался, что просто хотел попробовать: каково это – изменить жене, потому что много кто изменяет, а он среди всех как своеобразный девственник, может только посмеиваться чужим байкам, что, возможно, выдает в нем подкаблучника, и все такое. Тут же он подтвердил свои собственные подозрения в себе тем, что позвонил домой и сообщил жене, что собирается ей изменить, жена, по словам историка, сразу же собралась прийти и посмотреть «на эту идиотку». «С собой захвати только что-нибудь», – предупредил историк супругу.

Жена историка оказалась филологичкой из другой школы, и разговор о работе продолжился, только единожды съехав на тему правильного обольщения, после того как Лена рассказала, что у нее случилось: про Вовин сюрприз, про попытку устранить одиночество. «Тебе, Лена, нужно было на себя какую-нибудь нашивку нацепить, какой у него еще нет, какой-нибудь знак различия зимбабвийской императорской пустынной полиции, не знаю». «Почему всем, кто мне попадается, нравится что-то другое? Почему так?» – спросила почти в отчаянии Лена, имея в виду и невысказанных Михаила Никитовича, Снаружа, повесившегося однокурсника, мать. «Да ну их нафиг, таких кавалеров, – отвечала жена историка. – Был у меня по молодости обожатель, на мне зацикленный: я ему про книгу, а он о том, как я прекрасна, я ему про другое, а он опять о моей красоте, о ручках, о ножках, о носике… надо такого, чтобы было за что цепляться во время предменструального синдрома, потыкать, знаешь, носом. А такой идеалист, он ведь и новый идеал найдет и так же в него вцепится». «Так у меня ни такого нет, ни такого, – сказала Лена. – Ни идеалиста, ни нумизмата. Может, со мной что-то не так?» «Ну так со всеми что-то не так, – уверенно заявила жена историка. – Именно “что-то”, а не всё. Плюс в том, что ты уже знаешь, что не так с твоим бывшим. Ну, что он еще может сделать? Перебежать к еще одной единственной любви всей своей жизни?»

Он-то и мог перебежать, Лена, оказывается, не могла. А поскольку она была ему не нужна, то и он ей был не нужен такой, а значит, никто ей не был нужен.

Никогда нельзя было понять стишок до того, как что-то произошло. Всего-то нужна Лене была рифма к слову «пранк», которое она услышала от своей школоты незадолго до летних каникул, с удовольствием сунула в текст, затем прикинула его к словам «каперанг», «фанк», «фаланг» и остановила свой выбор на «бумеранге».

Через неделю после стишка, переписываясь с Владимиром ВКонтакте, Лена узнала, что жена выперла Владимира из дома.

«Несколько сцен было таких драматических, – написал Владимир, – как вот тебе только объяснить, не знаю. Вот все, что на пароходе в фильме “Жестокий романс” происходит в конце, вот все это было. Только в исполнении ее одной. Я уж всякое у нее наблюдал, но такое – впервые».

Длившаяся несколько лет переписка не переставала Лену удивлять. По-прежнему она не могла разговаривать с Владимиром, если он появлялся на пороге. С ним и правда будто не о чем было беседовать, потому что он с ходу начинал все вот эти шуточки, похожие на игру в юмор, то есть он как бы шутил, девочки с готовностью смеялись над тем, что он сказал, но Лена, да и Владимир, само собой, знали, как дочери смеются, когда им действительно смешно. (Вера делала это особенно забавно, держась за грудь, с долгими паузами, будто играющий злодея оперный бас.) Но в чате бывший муж внезапно оказался гораздо интереснее, чем был в жизни, очевидно, потому что не видны были эти ужимки, которыми он сопровождал исторгаемый из него юмор и остроумие. Во всем этом было что-то от телефонных разговоров с Михаилом Никитовичем, когда собеседник тем был приятнее, чем дальше находился. Правда, единственным, на чем держалась их переписка, была тайна от всех остальных, что вот такое общение между ними вообще существует. По тому, как Владимир вел себя при встречах, Лена понимала, что и он не распространяется о чате. Неожиданно тягостно и стыдно было бы почему-то обнаружить все это общение с бывшим перед дочерьми, потому что перед Аней и Верой она, актерствуя, изображала не просто равнодушие, а вот буквально выходила из комнаты, если у девочек заходил разговор об отце.

«И что теперь? – не могла не поинтересоваться Лена, переполненная сарказмом, который накопился у нее за каникулы. – Девочки на день рождения к твоему сыну собрались, Аня что-то там клеила в подарок, они карманные деньги ему на какой-то поющий автомобиль потратили».

«Так день рождения и не отменяется. Только я отменяюсь на этом дне рождения», – объяснил Владимир.

«Цирк какой-то, – не удержалась Лена. – Почему все, что с тобой связано, в цирк рано или поздно превращается, только нисколько не забавный?»

«Если ты про то, что одна моя бывшая жена, изображая радушие, при этом чувствуя неизвестно что, будет возиться с детьми другой моей бывшей жены, которые придут на день рождения их сводного брата, то цирка не будет. Потому что там будет еще дочь бывшей жены от первого брака. А у нее и дочерей другой бывшей жены все хорошо, они друг друга обожают. Между ними черных кошек не пробегало».

Лена знала, про что он не удержится и добавит. Владимир действительно всунул этакий постскриптум к своей реплике, потому что не желал понять неприязни Лены к своему совсем еще маленькому сыну: