Опосредованно - Алексей Сальников

Лена услышала, как Оля назвала Владимира папой, и сказать, что Лену это покоробило, – это не сказать ничего. Но покоробило только единожды, при первом употреблении во время свидания в пиццерии. Оля так стремительно проломила лед между собой и Леной, что дальше эти «папа» и «пап» казались уже естественными, потому что ну как иначе она могла его называть? Когда они сели за столик, Оля расположилась рядом с Леной, напротив Владимира, так что он даже заёрзал, будто ожидал обратного, словно хотел совместно с Олей сверлить Лену в четыре глаза, смотреть, как она будет на это реагировать.

Возможно, симпатия к Оле возникла и из-за того, что Лена была учителем и прикинула Олю к классу, почему-то к боковому ряду, ко второй или третьей парте, и то, что она представила, Лене понравилось. Было видно, что Оля спокойная и при этом веселая девочка, из тех, у кого нет проблем со сверстниками, а если имеются неприятности дома, вроде тихого алкоголизма родителей, то об этом никак не догадаешься, пока оно не выплывет наружу, если вообще выплывет. Оля не влезала между Леной и дочерьми, не пыталась первой вытереть их измазанные едой руки и лица, но, когда все стали собираться, пока Лена одевала Веру, Оля деловито и быстро всунула в комбинезон Аню.

С тех пор, когда случался у Лены разговор с Владимиром по телефону, Оля всегда просила передать привет, иногда и Лена просила.

Если близняшки росли, с одной стороны, незаметно для Лены, а с другой – вмещаясь во всё бо́льшие размеры одежды и обуви, то Оля, не меняясь будто, оставаясь все той же девчушкой, начала водить машину, окончила университет, стала менеджером какой-то торговой сети. Снимала квартиру, каталась по командировкам и, если верить ее словам, наводила ужас на филиалы в области. «Ох, елки-палки!» – восхищенно подумала Лена, когда Оля прислала ей фотографию с праздничного корпоратива, где макияж, облегающее длинное платье и серьезный молодой человек сбоку делали из Оли этакую взрослую тетеньку со взрослыми делами. «С ума сойти, – написала Лена ей тогда. – Я тебя помню девочкой в болоньевой курточке, которая всегда волосы за ухо заправляла». «Ой, да, точно, я это делала, чтобы новые сережки все увидели. И неважно, что никто ничего не говорил, мне казалось, что вот увидят и подумают: до чего красивые сережки, мне этого хватало, этой мысли», – ответила Оля.

Будучи уже достаточно взрослой, но еще не настолько, чтобы отвлекаться на своего мужа и своих детей, периодически окунаться в предчувствия приближающейся старости, – Оля была своеобразным связным между Леной, Владимиром и близнецами. Насколько Лена могла понять, Ане было не до влюбленностей, по словам Оли, Аня находилась в состоянии поиска предмета для подражания и безоговорочного восхищения. Лена, очевидно, на эту роль не годилась никоим образом. Аню восхищали две женщины. Одной из них была двоюродная сестра Лены. Сестру эту закатило в итоге в Норвегию, где она помогала вербально сцепляться разноязычным торговым партнерам, была она уже и замужем, имелась у нее уже и пара разнополых погодок, и муж из местных, норвежских. «Культурные барьеры – сила, – объяснила сестра свой выбор. – Родное посконное-то вот оно, на виду, ты и сам в него слегка погружен, а тут любую выходку можно традицией объяснить. Это успокаивает».

Второй женщиной была Ира, сестра Олега, подсадившего Лену на стишки. Ира осела в Германии, оказалась лесбиянкой (Лену это нельзя сказать что удивило, на фоне ее собственных заскоков и приключений), разведенной (как и Лена) с немецким мужем, а еще Ира воспитывала сына с казавшимся металлургическим именем Михель, занималась архитектурой по работе, живописью для души, производила впечатление цельной, достигшей всего, чего хотела, но при всем этом первой нашла Лену и попросилась к ней в друзья, через нее же подружилась ВКонтакте и с Владимиром, и с девочками, и с Лениной сестрой. Живость и уверенность в себе сестры Лены не шли ни в какое сравнение с уверенностью и живостью Иры, которая не ленилась, прилетев, допустим, по делам в Москву или Петербург, заскочить на несколько часов и в Екатеринбург, и даже в Тагил. Она же передала привет от Олега, и подружила Лену с Олегом в сети, но он, кажется, помнил, что натворил однажды вечером, и настолько не гордился этим, что отвечал на вопросы Лены односложно и не сразу. Лена, в свою очередь, так истаскала его образ в мысленных разговорах о том, что он сделал, так его упрекала и благодарила в этих беседах, не всегда, но довольно часто использовала воспоминание о нем, более юном, при мастурбации, и, насколько понимала, собиралась использовать его таким образом и далее, что ей тоже неловко было навязываться. Больше радости вызвал обнаруженный в телевизоре Дмитрий, когда тот давал развязное интервью: почти вывалившись из кадра, отвечал на вопрос, почему не пишет о политике, звучали от него такие слова: «Да кому они нужны?», «Сколько можно на них любоваться?», «Только время тратить», мелькнуло пару раз «мудаки». Переполненная мгновенным неостановимым восторгом, Лена отыскала его в сети и возобновила прерванное знакомство, а Дмитрий объяснил, что был нетрезв. С Олегом было не так – человек, которого Лена увидела ВКонтакте, сильно отличался от того, кого она помнила: сильно оброс толстыми голопузыми дачными и курортными фотографиями и в целом как-то погас, сидя в Тагиле; особенно заметна эта бледность была на фоне его сестры.

Лена не желала ехать к Ирине в гости, потому что это было или долго (поездом), или страшно (самолетом). Это не помешало Ире вытащить к себе пару раз близняшек и Ольгу, там она затянула их в такой вихрь поездок и экскурсий, что даже Вера, когда они вернулись, отсыпалась почти сутки. Как ни обидно, но, кажется, Аню зацепило в Ире именно то, насколько Ира не походила на Лену, – всей своей энергией, как бы игнорированием государственных границ, и тем, что поисковики, стоило только подбить к имени фамилию, пачками выдавали ссылки на фотографии самой Ирины, паблики с ее картинами и тому подобную мишуру. «Тетя Лена, если вас это утешит, то ведь она на меня тоже не особо равняется, – ответила Ольга в ответ на грустные реплики Лены. – Но мне самой интересно, как у нее это все будет. Если у нее хватит наивности мне сообщить, я и папу введу в курс дела, и вас». «Сама-то как?», – спросила Лена. «Ой, да есть один, но там все сложно», – отвечала Ольга.

«Интересно, что это будет, – написал Владимир за сутки до дня рождения Никиты. – Даже Ольга не знает, наверно. Скажи ты ей, а?»

«Мне это все вечером встречать, – пояснила Лена. – Давай уж как-нибудь сам. Ты довольно решительный был, когда уходил, не сильно стеснялся в выражениях».

«Вот злопамятная ты, Лена, правда, ну что это? Когда это было-то? Мало ли что Маша учудит? Она может. А если отменить?»

«За что она тебя выгнала, Вова? За трусость?» – спросила Лена.

Владимир, судя по всему, несколько раз набирал и стирал ответ, затем все же отправил: «Не поверишь. Просто так. Говорила, что надоел. Что не хочет со мной стареть. Что со мной неинтересно. Что, когда видит меня такого неинтересного и разваливающегося, ей самой кажется, что она неинтересная и разваливающаяся. Я ей: какая скука после стольких лет, не о скуке уже нужно думать, а чтобы просто жить. Ну, короче, лучше бы я этого не говорил, потому что она еще сильнее взвилась. Там, что бы я ни говорил, все против меня повертывалось. После этих вот слов она докопалась, что я ее в старухи записываю раньше времени, а она еще ого-го, что на работе ей не устают комплименты делать. Когда я сказал, что не сомневаюсь, что делают комплименты, ей сарказм послышался в моем голосе, и все по новой закрутилось. Я уж ее спросил, – добавил Владимир, – давай, какой я тебе нужен, давай, попробую измениться. А она, типа, мне нужен не ты – и всё. И стала по нарастающей кричать: “Не ты, не ты, не ты!”. Затем мне по морде залепила. Ну, я понял, что тут как бы слова бесполезны. Тут как бы или по старинке оглоблей ее погонять вокруг дома, пытаясь доказать, что в этой пещере я главный неандерталец, ну, или по-современному, без насилия сваливать, пока она сама себе не навредила».