Ричард Длинные Руки - граф - Гай Юлий Орловский

Прежде чем высунуть нос наружу, я понюхал струи воздуха, что просачиваются под дверь, увидел холл в запаховом зрении, пуст, опасности тоже вроде бы пока никакой, потихонечку отворил дверь и выскользнул из людской.

Странно и призрачно, хотя холл всего лишь безлюден, однако что-то есть в ночи странное, мир становится иным, в нем как будто меняется гравитация, силы сцепления, даже дважды два равняется не четырем, а стеариновой свече. Чувствуя холод и дрожь в теле, я постоял, борясь с малодушным желанием вернуться и лечь спать, словно я демократ какой-нибудь и хочу быть как все, а вот так на виду пусть оказываются всякие экстремисты…

Неужели я – трус? От одной этой мысли становится страшно. Нет, я просто осторожный. Правда, осторожность – это трусость, обращенная в задумчивую форму.

– Тормоза придумал трус, – прошептал я. – Все очень просто: если боюсь я, то это осторожность, а если другие – трусость.

В холле никто не встретился, я потихоньку взобрался на второй этаж, прислушался, еще с большими предосторожностями не взбежал, а почти всполз на третий, но не стал сворачивать вправо, где моя каморка, а пошел на запретную левую, это же наш мужской рефлекс, передо мной раскрылся немалый зал, свет в медных чашах горит приглушенно, черт бы побрал этот интим, и так сердце стучит до того часто, что уже и не стук, а барабанная дробь перед повешением.

Я прокрался вдоль стены, глаза как у вальдшнепа, что видит на все триста шестьдесят, рядом два подсвеченных витража, один в небесно-голубых тонах, другой в кроваво-красных. Там в каждом по крупной человеческой фигуре с нимбами вокруг голов, сперва мне показалось, фигуры святых, к нимбам еще и крылья, но предостерегающий холодок заставил повернуть голову и всмотреться еще раз, уже внимательнее.

Тот, на небесном фоне, одет в просторный ниспадающий к полу хитон, руки скорбно скрещены на груди, за плечами пышные лебединые крылья с крупными маховыми перьями, такое же скорбное лицо, а на соседнем – человек такого же роста и комплекции, однако крылья по форме, как у летучей мыши, лицо торжествующе веселое, а вместо хитона – мускулистое тело атлета с хорошо развитыми пластинами груди и шестью квадратиками на животе. Гениталии, правда, закрыты лезвием широкого меча, на рукоять опирается обеими руками.

На первый взгляд как будто бы хозяин этого замка осторожничал, старался и вашим и нашим, как в православных церквях старушки ставят большие свечки Николаю Угоднику и поменьше черту. Так, на всякий случай. Однако, если сравнить обе картины, то дьявол явно торжествует. В то же время, как догадываюсь, весь цимус в том, что оба витража наверняка делались под эгидой и присмотром церкви. Самый смак под носом церкви насрать целую кучу на их догматы, на церковные книги, на алтарь, да еще и растереть ладонями. Потому что дьявол и должен улыбаться, он же насмешник, а вот ангелы – всегда скорбящие по человеку, всегда с унылыми мордами, ибо, по мнению чиновников от церкви, о человеке нельзя говорить иначе, как с печалью во взоре, тем самым без боя отдав все веселье дьяволу.

И невдомек, что улыбающийся всегда выглядит победителем. Неважно, как на самом деле, но выглядит победителем.

Я наконец отвернулся и пошел к темнеющему выходу напротив. В висках стукает предостерегающее: здесь не только выглядят победителями, но и победили на самом деле. Церквей нет, священники изгнаны или истреблены, если бы витражи делали сейчас, то ангела если бы и повестили, то разве что под ногами попирающего его дьявола.

Из зала в зал проход под широкой аркой, здесь пилоны и колонны самые что ни есть толстенные, и, когда я вступил туда, дрожь покатилась по телу ледяными волнами. Весь просторный зал выстроен в форме прямоугольника, белым призрачным светом выделены окна, вернее – рамы окон. Сами стекла, если там стекла, – абсолютно черные, за ними пугающий первобытный мрак. Черный зал из мрака со светящимися рамами.

Я стискивал кулаки, отчаянно удерживая дрожь. Даже глухой ночью, когда все кошки серы, все же есть какие-то слабые цвета, но здесь все черно-белое. Черные стены, черный потолок и пол, и четко очерченные окна. Впрочем, на потолке, если присмотреться, едва заметные прямые линии, словно слабосветящиеся нити.

Ноздри раздуваются, я жадно пытался поймать какие-то запахи, даже в коридоре будто плыл в море разнообразнейших запахов, а здесь стерильность, пугающая мертвая чистота.

– Чем бесстрашнее человек, – сказал я себе шепотом, – тем меньшую лужу он делает в момент опасности.

Чуть ли не с закрытыми глазами я преодолел расстояние до следующего помещения, в лицо кольнуло тысячами холодных иголок, словно ветер бросил навстречу мелкую снежную крупу. Я преодолел минутное оцепенение, сделал робкий шажок. Пятиугольный зал, стены из массивных гранитных глыб, серых и с неприятной мертвенной зеленью, наклонные пилоны, по ним с разбегу можно бы забежать до самого потолка. Конечно, если хорошо разбежаться, но это для ниндзюк, а я – нормальный, никогда так не разбегусь. Достоинство не позволит.

А посреди зала на полу точно в центре такая же пятиугольная плита. Тщательно отполированный гранит холодно блестит, посредине нарисован красным круг, а в круге – пятиконечная звезда. Холодом пахнуло сильнее, я зябко передернул плечами. Сердце колотится отчаянно, в этом жутком сером зале красная звезда в красном же круге – как пронзительный крик.

Похоже, здесь тайная комната леди Элинор для колдовства. Или Уэстефорда. Нет, его вряд ли допустят сюда, слишком здесь все торжественно и… здесь чувствуется мощь. А Уэстефорд – не по Сеньке шапка.

Я вздрогнул, обостренные чувства выдали сигнал тревоги. Я вздрогнул, вжался в стену и всмотрелся в проход по ту сторону пятиконечной звезды. Так вот что имела в виду Элинор, когда сказала про магические ловушки по верхним этажам! Я видел отчетливо полосу холодного зеленого огня поперек коридора, и чем больше смотрю на эту светящуюся призрачную плесень, тем сильнее топорщатся волосики на руках. Уже вся кожа вздулась крупными пупырышками, ощущение опасности пахнуло, будто резко открыли дверь в морозную ночь.

Я отступил на шаг, огляделся, страх барабанит в виски, но я, дитя века, взял в руки этого жалкого труса и гаркнул в ухо: думай!.. Это только сенсорная полоса на полу. Не знаю, что случится, если наступлю, но можно сделать шаг пошире. Можно вообще перепрыгнуть с запасом. Ну же, трус!

Ноги подрагивали, я отступил еще, сделал два быстрых шага и прыгнул… мудак, с таким запасом, что едва не вбежал во вторую ловушку. Странно было бы, если бы леди Элинор ограничилась одной. Ведь чужак по случайности может переступить, но по теории вероятности на второй уже попадется. В крайнем случае на третьей.

Третья куда хитрее: середина коридора горит зеленым огнем, полоса широкая, не перепрыгнуть, однако под самой стеной узкая полоска не затронута зеленой гадостью. Я прижался лопатками к шершавым плитам, пошел приставным шагом, сердце стучит, а глаза вылезают из орбит, следя за носками башмаков. И хотя до зелени почти ладонь, но пятками скребусь по стене с силой шелудивой собаки.

Коридор не то чтобы узок, но под противоположной стеной заставлен деревянными ящиками, их множество, не меньше двух десятков. Я лишь скользнул взглядом и уже отворачивался, но в одном зашевелилось, высунулась змеиная голова, я услышал злое шипение, отпрянул. Змея посмотрела на меня желтыми глазами. Опустилась, я поколебался, сделал осторожный шажок, приподнялся на цыпочки.