Эфирное время - Полина Дашкова

– Хорошо, Керри.

– Прежде всего, я хотела бы поговорить о пресловутом русскомдолготерпении. Когда о нем говорят как о национальной черте характера, как обособенности русской ментальности, мне всегда хочется добавить, что этонационал-половая черта. Ваши женщины потрясающе терпеливы, никто не позволяеттак над собой издеваться. В вашей массовой культуре абсолютным идоломстановится даже не тело, а мясо, человеческое мясо, в основном женское. Люди непросто раздеваются публично, а препарируют себя и других, как трупы, как тушина бойне. Ваши дамы, воспитанные на зыбкой грани ортодоксальных идей, остаютсяпокорными, как домашние животные, позволяют себя ощупывать и оценивать, каковец на рынке.

– Отчасти, вы правы, – равнодушно кивнула Лиза, – но при чемздесь ортодоксальные идеи?

– Под ортодоксальностью я понимаю и коммунистическуюдоктрину, и православную, на мой взгляд, это две стороны одной медали. А чтокасается долготерпения мужской части населения России, то здесь позвольте мнеусомниться…

– Господи, какой бред, – пробормотала Лиза по-русски.

– Что вы сказали? – вскинулась леди. – Простите, Лиза, я непонимаю по-русски, – она растянула губы в любезной улыбке. Такая улыбка годитсяна все случаи жизни и напоминает конфеты без сахара и обезжиренные сливки. –Вы, кажется, не согласны со мной?

– Не согласна, – Лиза отхлебнула наконец свой кофе, быстрымдвижением загасила сигарету в пепельнице, – ортодоксальность русскогокоммунизма ни малейшего отношения не имеет к православию. Это совершеннопротивоположные понятия. Враждебные друг другу, взаимоисключающие.

– Не скажите. В восемнадцатом году иерархи русскойПравославной церкви с готовностью пришли на поклон к большевистской власти. Этоисторический факт. С одной стороны – массовые расстрелы священников, монахов,сестер милосердия, вандализм, уничтожение церковых ценностей, с другой –сотрудничество с палачами. Вы, русские, во всем и всегда доходили до крайности,прежде всего в воплощении философских идей. Об этом писали ваши гениальныехристианские Аилософы начала века, Соловьев, Бердяев. «Русская душа всегдаоставалась неосвобожденной, она не признает пределов, она требует всего илиничего». Не знаю, насколько точно я цитирую, мысль вам должна быть ясна. Всеили ничего. В этом ваша сила, но в этом же и губительная слабость. Опять мысталкиваемся с единством противоположностей. Вы со мной согласны?

– С вами или с Бердяевым? – машинально уточнила Лиза иподумала, что американка скорее хочет высказать свое мнение, чем услышатьчужое. Ну и хорошо, ну и ладно. На собственное мнение у Лизы сейчас просто небыло сил.

– С нами обоими, – смешок американки был похож на радужныймыльный пузырь, легко и плавно вылетевший из ее тонкого рта, – а вообще, Лиза,я бы хотела узнать, насколько актуальна сейчас для образованной части обществарусская философия начала века? Там ведь так много всего сформулировано, причемдовольно точно. Неужели это драгоценное наследие потонуло в вашем сегодняшнемплоском прагматизме?

«Если прагматизм плоский, как может в нем что-либопотонуть?» – лениво заметила про себя Лиза.

Продолжая глядеть в витрину сувенирной лавки, она выбилаочередную сигарету, щелкнула зажигалкой. Американка ждала ответа и морщилась отдыма. Опять повисла неприятная пауза.

– Лиза, с вами все в порядке? Вы слишком много курите. Отэтого вы такая бледная и рассеянная.

– Я боюсь, дело совсем в другом, – прогрохотал рядомглубокий бас, – госпожа Беляева влюблена. Так выглядят влюбленные женщины, ужповерьте моему многолетнему опыту.

Мягкое кресло гостиничного бара затрещало и качнулось,словно хилая трехногая табуретка, приняв в себя стокилограммовую тушу норвежцаХанса Хансена. Ему было шестьдесят пять. Он курил трубку из черного дерева иносил галстук-бабочку не только с официальным пиджаком, но и с пуловером грубойвязки, – приветствую вас, милые дамы. Керри, вы измучили госпожу Беляеву вашимифеминистскими разговорами. Дайте русской леди хоть немного расслабиться. Мыведь не в конференц-зале, и сейчас уже одиннадцать вечера.

– Неужели правда одиннадцать? – спохватилась Лиза, взглянулана часы и резко поднялась. – Простите, Керри, вы затронули весьма интересный иважный вопрос, обидно обсуждать его в таком сонном состоянии, – она чутьпокраснела, вспомнив, что говорила то же самое несколько минут назад. Ну, даладно. Главное, скорее ускользнуть, нырнуть в свой номер, запереть дверь иникого не видеть.,

– Спокойной ночи, Керри, спокойной ночи, Ханс.

Американка величественно кивнула в ответ. Норвежец подмигнули произнес интимным шепотом:

– Спите сладко, Лиза. Хотя влюбленных обычно мучаетбессонница, – он многозначительно хмыкнул и принялся разжигать свою трубку.

В пустом лифте она прижалась лбом к холодному зеркальномустеклу. Лифт бесшумно взлетел. Двери разъехались, Лиза хотела выйти, нонаткнулась на Красавченко.

– – Подождите. Это не ваш этаж, – сказал он с сияющейулыбкой. – Добрый вечер, Елизавета Павловна.

Он нажал кнопку. Двери плавно закрылись. На несколько секундони остались вдвоем, в замкнутом пространстве, и ей стало не по себе. Онаподумала, что глупо бояться этого сального кота. Он стоял совсем близко, дышалв лицо жвачной мятой, поедал Лизу глазами и, кажется, готов был к болееактивным действиям, но лифт остановился.

Красавченко пропустил ее вперед и вышел следом. Она вдругвспомнила, что его номер на двенадцатом.

– Хочу немного проводить вас. Не возражаете?

– Пожалуйста, – равнодушно кивнула она.

Он взял ее под руку, чуть склонился к уху.

– Елизавета Павловна, вы очень хотите спать?

– Честно говоря, да.

– Жаль. Ну, хотя бы пятнадцать минут своего драгоценноговремени вы можете уделить старому нудному дипломату? Давайте с вами выпьемконьячку в баре на пятом этаже. Просто для того, чтобы снять напряжение долгогосуетного дня. От коньяка хорошо спиться.

– Анатолий Григорьевич, коньяк я не пью, сплю и так оченькрепко… – начала Лиза и вдруг, вырвав руку, бросилась бегом по коридору. Былослышно, как в ее номере заливается телефон. Короткие, нервные междугородниезвонки. – Простите, – повернулась она, открывая дверь, – спокойной ночи.

Оставшись один в коридоре, Красавченко огляделся по сторонами прижался ухом к дверной щели.

– Да, я тоже ужасно соскучилась… нет, все хорошо… Сразу неполучится, дня через два, не раньше…

Несмотря на внешнюю солидность, двери номеров отличнопропускали звук. Красавченко слышал каждое слово. Он уже подумал было отойти,не рисковать. Ничего интересного. Ясно, ей звонит муж.