Свое счастье - Ирина Грекова

Практическая отдача отдела ничтожна. Кандидат технических наук Шевчук Д. Р., склонный более к поэзии, чем к технике, годами возится со своим роботом в форме змеи, которому дал подходящее название „Дуракон“. Работы по искусственному интеллекту находятся в зачаточной стадии, и ни одной серьезной отдачи этот интеллект не решил.

Жалкое положение лабораторий объясняется порочным руководством. Фабрицкий А. М. заведует отделом только постольку, поскольку ему это лично выгодно. Больше науки его интересует теннис, а также личная машина под названием „Голубой Пегас“, на которой он подвозит только тех, кого выгодно (например, Дятлову А. К, систематически пользующуюся этим Пегасом). Прошу обратить самое серьезное внимание и пресечь вышеупомянутые недостатки. Доброжелатель».

— Любопытное произведение. Образец своего жанра, — сказал Фабрицкий и рассмеялся.

Панфилов смеха не поддержал:

— Мне этот сигнал переслали с просьбой разобраться и ответить по существу вопроса.

— Какое тут существо вопроса? — все еще смеясь, сказал Фабрицкий. — Чистая чепуха!

— Нет уж, я вас попрошу написать объяснительную записку. Опровергнуть обвинение, если можете. Представить документы.

— Иван Владимирович, я вас не понимаю, — бледнея, сказал Фабрицкий. — Какие я могу представить документы? Что Анна Кирилловна не крестила моего сына? Бред! Где, в какой церкви я должен брать такую справку? Неужели же вы всерьез можете думать, что я, старый член партии, участник войны, мог крестить своего сына, да еще с помощью профессора Дятловой? Только в больную голову может прийти такая идея!

— Ну хорошо, насчет этого пункта я не настаиваю, по другим-то вы можете отчитаться? Тут есть ряд производственных обвинений. Если они несправедливы, докажите это, подтвердите документально.

— Не понимаю, почему я вообще должен оправдываться, что-то доказывать? Пусть он, пишущий, докажет, что я виноват. Представьте себе, Иван Владимирович, что в один прекрасный день какой-то болван напишет про вас, будто вы находитесь в интимной связи с королевой Англии. Что же, вы будете объяснять, доказывать, что это не так?

— С королевой Англии — нет, а со своей секретаршей — да. Слава богу, до сих пор таких сигналов не поступало. А то писал бы как миленький. Даже справку представил бы, что по состоянию здоровья ни с кем состоять в связи не могу. Это на вас первая анонимка пришла, вы и всполошились. Привыкнете…

— Значит, каждый сукин сын может заставить вас тратить время, доказывать, что его обвинения — ложь?

— Каждый, — философски ответил Панфилов.

— Не понимаю! — вскипел Фабрицкий. — Письмо без подписи, без обратного адреса. Документом оно не является. Надо бросить эту мерзость в мусорную корзину. Или, еще лучше, сжечь рукой палача, как полагалось делать с анонимными письмами согласно указу Петра Первого.

— Палачи в штате института не предусмотрены. А просто сжечь или выбросить официальную бумагу я не могу. На ней входящий и исходящий номер. На нее надо отвечать.

— Крючкотворы!

— Я понимаю ваше возмущение, Александр Маркович, и его разделяю, но канцелярия есть канцелярия. Не нами это заведено, не нами и кончится. Я вас очень прошу, представьте мне к завтрашнему дню докладную записку по всем пунктам.

— Это приказ?

— Настоятельная просьба. А просьба начальника, сами знаете…

— Равносильна приказу. Ну что же. Бессмыслица, но приходится… Дайте мне письмо.

— Э нет, письма я вам дать не могу. Строго говоря, я не имел права даже его вам показывать, должен был выяснять устно. Давайте так: вы сделаете себе сокращенную копию письма, выпишете все пункты, а завтра придете ко мне с объяснениями. Ладненько? Только, пожалуйста, никому не говорите, что видели письмо. Мало ли как это истолкуют.

— Но с парторгом-то отдела я могу посоветоваться, с Борисом Михайловичем Ганом?

— Ну с ним, так и быть, поговорите, а дальше чтобы не шло.

Фабрицкий, чернее ночи, отсел за боковой столик и, прорывая бумагу, стал писать. Закончив, спросил:

— Разрешите идти?

— Зря вы так официально, — сказал Панфилов, — я ведь к вам по-хорошему. Идите, Александр Маркович. И учтите: у меня к вам нет никаких претензий. Я тоже считаю обвинения в ваш адрес смехотворными. Старый наш сотрудник, всем хорошо известный, член партии…

Вернувшись, Фабрицкий сразу же вызвал к себе Гана:

— Борис Михайлович, простите, что отрываю вас в горячее время. Но дело не терпит. Вот, читайте.

Шевеля бледными губами, Ган медленно читал копию письма, становясь все бледнее, под конец уже посерев. Прочел, перечел, отложил.

— Ну, что скажете? — спросил Фабрицкий.

— Ужасная мерзость.

— Панфилов хочет, чтобы я к завтрашнему дню написал ответ по всем пунктам.

— Придется писать.

— Где это, в какой статье закона записано, что честный человек должен доказывать, что он не подлец?

— Такой статьи закона нет, но так принято. Сигналы трудящихся не должны оставаться без внимания, даже когда они не подписаны. Принцип таков: за каждым письмом стоит живой человек. А может быть, он не хочет подписываться, боясь преследований? Опасность вполне реальная. Особенно на периферии, где какой-нибудь местный сатрап может подмять под себя всех…

— Но я-то ведь не местный сатрап. И я не хочу, вы понимаете, Борис Михайлович, мне отвратительно писать эти оправдания. Выразился бы покрепче, да боюсь вас шокировать.

— Напрасно. Я сейчас и сам выразился бы покрепче.

— Давайте на пару. Раз, два, три…

Поговорили. Ругань их странным образом сблизила.

— А вы, Борис Михайлович, оказывается, умеете. Вот бы не подумал.

— Русский мат в известных обстоятельствах незаменим.

— Как вы думаете, кто это писал? Явно кто-то из нашего отдела или близкий к нему. Приводятся такие подробности, каких не может знать посторонний.

— И все-таки я не знаю кто. И давайте не будем пока строить предположений. У нас слишком мало информации, чтобы вычислить автора. Лучше не знать кто, чем заподозрить невинного. Вообще-то можно заподозрить кого угодно.

— Кроме нас с вами, надеюсь.

— Насчет нас — согласен. Насчет самого себя — не так уверен.

— Вы шутите?

— Объективно я нахожусь в числе возможных подозреваемых.

— Ну ладно. Кстати, я забыл вам сказать, что письмо напечатано на машине «Наири».

— Это чуть-чуть сужает круг возможностей, но ненамного.

Вечером Фабрицкий сидел у себя дома и писал:

«В первом пункте своего доноса анонимщик утверждает, что я раздул штаты отдела и привлек к работе в нем слишком много докторов. Отвечаю: штаты отдела утверждены постановлением министерства от 2.12.76. В составе отдела четыре лаборатории с недоукомплектованными штатами, каждая из них в принципе должна возглавляться доктором наук. У нас две из лабораторий возглавляются докторами, две — кандидатами, так что фактически в отделе недобор, а не перебор докторов.