За Русь святую! - Николай Андреев

— Так точно, господин генерал-лейтенант, — первым откликнулся именно тот поручик.

— Да, на Румынском фронте было полегче, — проговорил сквозь зубы Маннергейм и направился в сторону улицы, на которой скрылись бунтовщики. Затем кивнул в сторону развалившихся на снегу солдат и затихшего матроса…

И снова — Петроград. Демонстрации становились все напряженней и яростней. Толпы людей, еле сдерживаемые городовыми, подкрепленными отрядами казаков, не могли сдержать людского моря. Со всех концов города в министерство внутренних дел приходили сообщения о новых погромах, жертвах среди стражей порядка и возрастании количества волнующихся людей. Прекратили работу многочисленные заводы и фабрики города, что только влило в толпы новых людей.

Есаул Селиванов двадцать пятого февраля участвовал в оцеплении возле памятника Александру Третьему. Пригревало солнышко, небо посветлело. Красота! Еще бы не глядеть вокруг, смотря на озлобленные лица людей: и городовых, и казаков, и манифестантов…

Все-таки обычные, простые люди стояли по обе стороны. Многие казаки и сами не прочь были бы встать на место демонстрантов: им тоже многое в создавшемся положении надоело.

Митинговали. Какой-то оратор в очках и фуражке, потрясая руками, выкрикивал очередные заученные наизусть лозунги и требования, воззвания к душам и умам людей. Народ волновался, люди явно находились в нездоровом возбуждении, постоянно слышались одобрительные крики.

Один из приставов решил это дело прекратить и подался вперед, в сторону оратора. Сенька, казак из сотни Селиванова, внезапно посмотрел на пристава каким-то мутным взглядом и потянулся к шашке. Наверное, любо ему по сердцу было слушать «идейного».

Пристав повернулся спиной к Сеньке. Тот уже занес шашку, как его руку у самого запястья перехватил Селиванов:

— Но-но, не балуй! Православных резать собрался! — Донец пригрозил Сеньке зажатой в руке нагайкой. Тот порывался высвободить руку, но кулак, сунутый Селивановым прямо в солнечное сплетение, все-таки угомонил казачка. — Опосля помашешь, с германцем еще погутаришь. А у меня баловать не смей! А еще православный, эх!

Сенька сник. Казак понимал, что есаул не выдаст его порыв. А и вправду, как-то глупо все получилось: в голове от слов оратора аж зашумело, душу будто наизнанку выворачивало, так и хотелось вторить «Нет войне! Даешь мир!», рука сама потянулась к шашке, когда Сенька увидел, что кто-то краснобая хочет утихомирить…

Через час или полтора из боковых улиц показались солдатские шинели: это «гвардейцев» вывели на оцепление. Смешно сказать, но эта «элита» выглядела не лучше демонстрантов. Запасники, набивавшиеся в казармы как китайские крестьяне в своих фанзах, из чернорабочих, дезертиров и отсидевших преступников. Селиванов даже сплюнул при виде этих отбросов, получивших гордое звание гвардейцев. Тут и там, реже, чем звезды на закрытом облаками ночном небе, мелькали офицерские мундиры. Офицеров не хватало: на обычный батальон — а не на две тысячи сброда, который на фронте приходилось переучивать.

— Дмитрий Сергеевич, — подпоручик, окинув взором толпу у памятника, обратился к ближайшему собрату по званию, — а вам не кажется, что зря мы тут стоим? Да и солдаты, мягко говоря, не bien для такого дела?

— Я сам не понимаю, зачем разгонять тех, кто говорит не такие уж и глупые слова. — «Дмитрий Сергеевич», которому и двадцати пяти не исполнилось, находил особый изыск в том, что к нему обращались по имени-отчеству.

Оба подпоручика совсем недавно вместе гуляли на Татьянин день, орали «Gaudeamus» и тряслись перед экзаменом. А уйдя в армию в общем порыве, погнавшись за «поэзией шеврона и золотом погона», теперь жалели о своем поступке. Им самим хотелось оказаться среди ораторов, вести народ, овладевать их мыслями и побуждениями. Но — приходилось мерзнуть и ждать. Солдатами командовать было невозможно, те совершенно не проявляли интереса к творящемуся вокруг. Пусти их разгонять толпу — начнут брататься с митингующими, а потом кааак… выкинут что-нибудь, будто в девятьсот пятом. Запасники просто не желали противостоять таким же людям, как и они, с теми же желаниями и мыслями в головах…

Дума собиралась на заседание. Александр Федорович возбужденно переговаривался с товарищами по партии и Прогрессивному блоку. Присоединился один из кадетов, переведя обсуждение в довольно-таки интересное русло.

— Александр Федорович, а как смотрите на события? Признаться, ни черта не понимаю в них! Да и вестей почти нет об этих событиях! — картинно развел руками и взмахнул головой молодцеватый кадет. Похоже, из профессуры: только профессор мог так великолепно поигрывать пенсне, зажатым в руке, пальцами пианиста-виртуоза поглаживая стеклышки и металл оправы.

— Мои товарищи и друзья собирают сведения и каждые десять минут по телефону сообщают о происходящем в Петрограде. Мне думается, начинается настоящая революция, которую давно все ждали. Комедия давно подошла к последнему акту, пора его уже и начинать. Однако не имею ни малейшего представления, когда бог, этот великий режиссер и конферансье, объявит о начале заключительного акта! — Керенский пожал плечами.

Он, конечно, не стал говорить, что события как нельзя кстати подходят для осуществления его желаний. Пора начать штурм гнилого режима, окруженного бессильными что-либо сделать министрами и престарелыми генералами, дать народу знающих и умелых министров и подходящий России режим. Все, нельзя давать «рыбе» — стране — сгнить до хвоста, раз уж голова давно сгнила. Пора брать ситуацию в свои руки, раз судьба дарует Керенскому такую возможность!

Заседали недолго, меньше двух часов. Даже во время заседания многие депутаты переговаривались друг с другом, сходясь во мнении, что судьба Думы висит на волоске и до роспуска осталось совсем немного. Ходили даже слухи, что премьер давно прячет в ящичке указ о роспуске. Но думать об этом как-то не хотелось, депутаты надеялись на лучшее. И при этом понимали, что лучше города не покидать. Вот-вот ожидали настоящую бурю…

Кирилл еле сдерживался, чтобы не кричать на телеграфиста. Кое-как пробившись в Военное министерство, к прямому телеграфному проводу со Ставкой, Сизов пытался убедить Николая принять хоть какие-то активные меры.

— Сегодня или завтра гарнизон может перейти на сторону демонстрантов! Николай, это хуже, чем пятый год или шестой! Здесь же миллион солдат! Они же такие же люди, что митингуют и крушат магазины! Да они полицейские участки и суды на окраинах разгромили! Я своими глазами это видел! Здесь же власть рухнет, ни один из министров не справляется с ситуацией! Ты ведь это сам прекрасно знаешь! Ведь Александра и дети могут пострадать, подумай хотя бы о них! Разреши хотя бы применить силу, назначь новое министерство, это утихомирит толпу на некоторое время. Введи верные войска, артиллерию и осадное положение в Петрограде!

Да, Кирилл прекрасно помнил холодный, меланхоличный взгляд Николая, когда ему кто-то рассказывал о качествах Кабинета министров или о царящих в стране настроениях. А еще — короткий ответ полным мороза голосом: «Я знаю».