Два зайца, три сосны - Екатерина Вильмонт

— Ну конечно, он еще ребенок, он купился на западнуюмишуру! А ты и рада от него избавиться, чтобы строгать свои идиотские романы иводить мужиков! А что я останусь одна на старости лет… Вот подожди, ты тожебудешь старой и обязательно одинокой, тебе некому будет подать стакан воды, потомучто Гошка бросил тут старую бабку по твоему наущению и тебя тоже бросит.

— Мама, по-моему, я тебя не бросила. Я в Москве и сношувсе твои капризы. Достаточно терпеливо, — добавила я, уже теряя терпение.

— Я должна поговорить с Гошей.

— Поговори, кто тебе мешает? Вот тебе мой мобильник,позвони ему и говори, сколько хочешь.

— Зачем мне твой мобильник? Я позвоню ему по городскомутелефону…

— Я просто не хочу, чтобы ты потом рассказывалатрагическую историю о том, как нынче дороги международные переговоры.

— Ничего, я это осилю! Но говорить в твоем присутствиине желаю! Запиши мне их новый телефон!

— Пожалуйста, вот.

— Да, кстати, я тут слышала, что твой последний«шедевр» рекламируют в метро! По-твоему, это прилично?

— А что ж тут неприличного? Реклама есть реклама.

— Меня просто в жар бросило! И почему ты не взялапсевдоним? Позоришь фамилию!

— Мам, тебе не надоело?

— Мне именно надоело! Я просто уже видеть не могу, чтофамилия твоего отца красуется на безобразных глянцевых обложках этой дешевки!Мне стыдно, что моей дочерью торгуют на всех углах.

— Знаешь, нормальная мать, если и не гордилась бы, такпо крайней мере радовалась…

— Нормальная мать? Я, значит, ненормальная? Наверное, яже все-таки разбираюсь в литературе, я литературовед…

— Мама, а ты прочитала хоть одну мою книгу?

— Я не могу это читать! Безыдейное, бессмысленноепереливание из пустого в порожнее. Ах, он на нее посмотрел, ах, у нее потемнелов глазах, я воспитана на другой литературе.

. — Мама, вот тебе деньги и я пошла. . — Привыкла,что тебя хвалят и не хочешь слушать правду!

— Мам, у тебя своя правда, у меня своя. Вот и все. Есличто-то нужно, звони!

Я вышла от нее в состоянии близком к помешательству. В какомже кошмаре жил мой сын. И ведь никогда не жаловался, а он давно все понял…Слава Богу, слава Богу, что он теперь будет далеко от нее. Мне было ее дажежалко. Конечно, это уже почти клинический случай. А ведь когда в свое время явернулась к ней, все эти советские страсти как будто были забыты, слишкомтрудно было жить, мне казалось, она что-то поняла и пришла в норму, но сейчас,когда у нее нет материальных забот и проблем… Что это? Такая неизбывная обидана новую жизнь? Или же попросту глупость? Я давно поняла, что моя мать не самаяумная женщина, но сейчас это переходит все границы.

Я села за руль, меня трясло.

— Олеська, что, Надежда Львовна достала?

— Не то слово! Лер, умоляю, давай больше о ней нислова! И мне надо выпить!

— Ты же за рулем!

— Я чуть-чуть! Ну, как дела?

— Да у меня-то нормально, а вот ты… Да, пока не забыла!Я тут общалась с Розой…

— И я пока не забыла! Он мне оставил сообщение наавтоответчике, просит обязательно ему позвонить. Зачем, не знаешь?

— Догадываюсь, — таинственно улыбнуласьЛерка. — Он узнал, что ты выходишь за Миклашевича и чуть не грохнулся вобморок от огорчения.

— Господи, откуда он-то узнал?

— От меня, откуда же… Я нарочно ему сказала.

— Лерка, зачем?

— Я не верю в изменившегося Миклашевича, я слишкомхорошо помню все твои страдания…

— И по-твоему Роза может тут что-то поделать?

— Запросто. Он же тебе нравится.

— И что?

— Закрути с ним роман, пока не наделала глупостей.

— А закрутить с ним роман это не глупость? Он жезайчик, ручной зайчик у своей Арины, и боится ее до смерти. Под кровать полез,никогда не забуду его голый зад…

Лерка расхохоталась.

— Что, зад был так прекрасен?

— Самый обычный зад, ничего выдающегося. Кстати, надобы подарить Арине мысль сделать ему на заду татуировку в виде курочки!

— А там ее пока нет?

— Скоро будет!

— Олеська, ты так это говоришь… Он тебе нравится.

— Плюсквамперфект.

— Это что?

— Давно прошедшее время.

— Врешь! Этот пассаж насчет курочки на заду выдает тебяс головой. Ты его не простила! А это значит, что ты по-прежнему к немунеравнодушна!

— Ерунда, я опять втюрилась в Миклашевича. Ты дажепредставить себе не можешь, какой он стал. Он согласился на все мои условия…

— Какие?

Я изложила подруге все условия.

— Да? Ну чего не сделаешь, чтобы своего добиться.

— И еще… Я хочу второго ребенка…

У Лерки стали несчастные глаза. Она не могла иметь детей.

— А Миклашевич про твои планы знает?

— Идея принадлежит ему. А когда я задумалась на этутему…

— Ну, если так… Но все-таки я ему не верю! Ты сразу-торожать не бросайся.

— Лер, откладывать уже нельзя.

— Ну полгодика-то поживи, присмотрись, что и как… Тыверишь в эту проснувшуюся через столько лет любовь?

— Откуда я знаю!

— Вот и попробуй, пока не съехалась с Миклашевичем,закрутить роман с Розой.

— Опять двадцать пять! Лер, а тебе-то это зачем?

— Куропатку не выношу! Гришка потребовал недавно, чтобыя поехала с ним к Розе. Я сперва не хотела, но он настаивал. Боже, какая онадура! Весь вечер рассказывала про какие-то великосветские похороны и кто во чтобыл там одет! Я чуть не сблеванула.

— А Роза что?

— Так это она мне, а Роза с Гришей играли в бильярд.Олеська, уведи Розу, а?

— С ума сошла? Я сроду никого ни у кого не уводила, япросто этого не умею. Я не хочу, чтобы меня мучила совесть.

— Какая совесть? Если он ее бросит, она его отпуститтолько голым!

— Но с курочкой на заду. Оно мне надо? Она, небось,образцовая хозяйка, а я — сама знаешь. И если у меня что-то пригорит, токурочка на заду сразу напомнит, как вкусно готовила Ариша…

— Слушай, ты вполне нормально готовишь, не прибедняйся.И к тому же он добрый, и еще он сирота, а у Миклашёвича мама.