НАТАН. Расследование в шести картинах - Артур Петрович Соломонов

величественный и суровый, что не можем допустить разногласий в наших рядах. Давайте договоримся сразу. Когда мы с генералом Эйпельбаумом направим Россию по великому историческому пути, среди нас не должно остаться никого, кто верил бы химерам свободы слова и свободы совести.

Председатель величественно замер. Замер и банкетный зал.

— Кто как дурак молится на эти свободы — вон из банкетного зала! — рявкнул енот. — И вон из искусства!

Мастера культуры затаили дыхание. Массивная фиолетовая муха, насытившись вишневым вареньем, с тяжелым жужжанием взлетела над столом и стала лениво биться в окно.

— Художник, который стремится не только к своей свободе, но и к свободе общества — глупец, не так ли? — спросил Тугрик, делая нетерпеливые жесты лапкой, чтобы творцы отвлеклись от мухи и сосредоточились на нем. — Вам что?! Вам нужно, чтобы сто сорок миллионов раскрыли рты и стали изъясняться на все лады и темы? Кто тогда станет слушать вас? Разве инстинкт самосохранения не обязывает вас поучаствовать в затыкании слишком болтливых ртов. А других ртов сейчас почти не осталось. Долой свободу слова! — возопил енот и, как грозное оружие, схватил двумя лапками гигантскую деревянную ложку, расписанную в хохломском стиле. Прицелившись, Тугрик вонзил ложку в салатницу с винегретом и начал с яростью наносить удары по свекольно-картофельной массе, изображая, сколь решительно он собирается прикончить свободу слова. На ошарашенных художников, сидевших поблизости от винегрета, попали частицы тертой свеклы; смахнуть ее они не осмеливались. Енот же остался совершенно чист, и, потеряв интерес к поверженному винегрету, потянулся к селедке под шубой, которую принялся с упоением поедать.

— Простите, изголодался, — обратился Тугрик к творцам. Мордочка его, измазанная майонезом, внушала уважение.

Пока Тугрик, радостно урча, поглощал селедку вместе с шубой, высказанная им истина овладевала сердцами художников. Но не всеми. Из зала с гневом и грохотом вышли три старика и одна дама. Заметался у дверей бледный поэт, переступая и заступая за порог, но наконец и он покинул собрание.

— Очищение свершилось, — удовлетворенно произнес Тугрик, утирая лапкой усы. — Итак. Настоящему искусству нужна империя и нужен император. Искусство, возникшее при демократии, ничтожно по сравнению с тем, которое вызревает, когда рядом — свободная тирания. Генерал Эйпельбаум готов вам такую тиранию обеспечить.

Раздались первые аплодисменты, пока еще робкие и нестойкие, но енот предчувствовал в них грядущую бурю оваций.

— Сравните великое искусство, расцветшее в империях, и то, которое произросло в свободном, — енот от души выругался, — мире. В Европе и США готовы выслушать и лягушку, и чушку, да любую неведому зверушку, которая объявит себя художником. Вы что? Я повторяю свой вопрос: вы что, хотите, чтобы правом голоса обладали все? Особенно молодые творцы?

Раздались возмущенные голоса старых мастеров. Но енот развеял их сомнения, орудуя хохломской ложкой как маршальским жезлом: он указывал путь, он вел за собой.

— Все, кто сейчас здесь, с нами, кто наш, может быть спокоен! Расслабьте чресла в креслах! — светло улыбнулся Тугрик, и художники последовали его рекомендации. — Помните о главном: мы создадим закрытое общество, без всяких там иностранных писателей, режиссеров и музыкантов. Публика будет преданно любить вас и только вас, потому что посторонних мы просто не пустим! Как не пустим и гнилых либералов, потому что они еще более посторонние, чем иностранцы!

— Он дело говорит! — вскричал массовик-затейник из Кургана, прокравшийся на конгресс не вполне законным способом. Сейчас он ликовал: заседание оказалось воистину историческим.

— Империи нужны великие художники, — возвещал енот. — А это — вы! Что я предлагаю? Подчинитесь только одному монарху и тирану, — он снова указал на Эйпельбаума. — Во всем остальном вам будет полная свобода. Только около трона мы запретим высказываться и размахивать руками. Около трона надо шептать «ура», а руки держать на обозрении охраны. Все остальное мы вам позволим.

— Договорились, — поспешно согласился председатель конгресса, в голове которого созрел план возможного отступления: если все это окажется маниловщиной и Натан не станет монархом, деятели культуры объяснят полиции и общественности, что в этот вечер им пришлось подчиниться грубой силе. Вон сколько вооруженных солдат пришло, смотреть страшно. Председатель отрезал кусок говяжьего языка и отправил в свой многоопытный рот.

— Но вот и первый парадокс, — енот обвел творцов озорным взглядом. — Трон вездесущ. А потому задеть честь императора так же легко, как вдохнуть и выдохнуть. Но не печальтесь! С каждым случаем неповиновения мы будем разбираться досконально и коллективно! Мы создадим специальную комиссию, в которую войдут многие из вас. Я уверен, ваши решения насчет творчества друг друга будут честны, суровы и государственны. Все это — согласитесь! — не такая уж высокая плата за возможность жить и творить в великой империи.

— Ничтожная плата! — воодушевлялся массовик-затейник из Кургана.

— Но это лишь половина вашего будущего художественного счастья. Вторая и главная часть заключается в экспансии русской культуры за проклятую границу.

Енот за время политической деятельности насобачился в работе с аудиторией: он сделал точную по продолжительности паузу, которую тут же заполнил ликующий вопль руководителя самого крупного в России оркестра:

— Господи! Дождались!

— Чего дождались-то? — недовольно буркнул недальновидный, но заслуженный барабанщик из Улан-Удэ. — Я, например, ничего такого не ждал! Я всегда барабанил без оглядки на власть. И намерен барабанить впредь.

Зал ахнул.

Сидящий рядом с провинциальным барабанщиком столичный скрипач (о спину которого недавно было сломана дирижерская палочка) поднялся с места и обратился к оскорбленному еноту:

— Пожалуйста, не подумайте, что у нас тут бунтовщик засел, — скрипач направил на барабанщика презрительный указательный палец. — Это склочный характер, только и всего.

— Чего-чего? — побагровел барабанщик.

— Видите? Ты ему слово, он тебе десять.

— Чего-чего-чего-чего?

— Видите? Ты ему «да», а он тебе…

— Нет! — и барабанщик с яростью треснул кулаком по столу. Куриная котлетка испуганно подпрыгнула на фарфоровой тарелке.

— Видите? Это все, что я хотел сообщить: мое, так сказать, нота бене, мое замечание на полях сделано, — и, совершенно не сообразно со своим замечанием, он принялся стыдить барабанщика: — Перед тобой будущий глава страны и его правая рука! Таких, как ты, первыми заткнут,