НАТАН. Расследование в шести картинах - Артур Петрович Соломонов

камчадалы с торжественной лаконичностью проинформировали правительство Австралии о начале войны. Сразу после этого в Петропавловске-Камчатском провели тридцать четыре воодушевляющих митинга, которые неизменно завершались милитаризованными банкетами. Камчадалы были снедаемы любовью к неведомому континенту, они клялись «прийти на помощь угнетаемым братьям-пигмеям».

Подлинным пожаром грозила русская любовь к дальним странам и континентам; «всемирная отзывчивость» обещала камня на камне не оставить от территорий, куда была направлена. Слава Богу, что нынешний исторический период, если определять его жанр, скорее близок к фарсу, чем к кровавой драме: только поэтому русская любовь не заполыхала уничтожающим международным огнем. (Примечание главного редактора: данное сомнительное суждение я не разделяю. Во-первых, русская любовь сложнее; во-вторых, еще заполыхает. Афанасий Карпинский).

Жаждущие Австралии камчадалы не представляли никакой опасности, в отличие от тех, кто и правда перешел государственную границу. Вот они действительно доставили беспокойство правительствам соседних стран. Но поскольку храбрые отряды были вооружены преимущественно идеалами и спиртными напитками, то их вскоре пленили и направили в тюрьмы. Некоторые заключенные восприняли само наименование — «исправительное учреждение» — всерьез и показательно исправились. Но возвращаться на родину не спешили, а попросили политического убежища. Сейчас многие из соблазненных Натаном патриотов подравнивают английские газоны и ухаживают за австрийскими стариками, а наиболее одаренным повезло заняться дубляжом мультфильмов: им доверено озвучивать бурых медведей.

С культурным сообществом также произошли метаморфозы. Арест Натана не произвел на них столь сокрушительного впечатления, как его воззвания и обещания, потому деятели культуры, отойдя от обморока и шока, продолжили мечтать об экспансии и всесторонне к ней приготовляться. Дирижер, который на конгрессе был потрясен Натаном, уверял коллег, что арест Эйпельбаума «чистой воды недоразумение: человека, который выдвигает такие народолюбивые и воистину русские идеи, вскоре с почестями освободят». Во время произнесения одного из таких спичей дирижер был арестован.

Но и это не сломило дух мастеров культуры. Они чувствовали: Натан пленен, но его идеи реют над Россией.

Музыканты и режиссеры, писатели и скульпторы сгорали от нетерпения. Они не могли дождаться, когда произойдут обещанные военные победы и можно будет ворваться со своими произведениями и выступлениями к массам новых читателей и зрителей. Войско деятелей русской культуры приготовилось к нападению на соседние страны, граждане которых жили мирно, не зная, что они призваны судьбой стать почитателями грандиозной художественной армии, которая уже точила у границ свои смычки и перья.

Прозрение художников наступило нескоро, и мы не должны осуждать деятелей культуры, которым свойственно очаровываться и витать в облаках, пусть и предгрозовых.

Либералы обнаружили, что первая часть плана по превращению их в безобидных трепачей, скрывающихся в иронической тени, исполнена великолепно, а вторую часть — свержение власти — исполнять решительно некому. Возникли конфликты и скандалы, и некогда сплоченное шеститысячное сообщество распалось на восемь конфликтующих партий.

Перед распадом Демократическое собрание, как и намеревалось, выпустило заявление с осуждением Натана Эйпельбаума. Руководитель Челябинского отделения поднял Собрание на смех. «Это была проверка, которую мы не прошли, — заявил он с трибуны под свист с Камчатки и топот с Кавказа. — Разве Эйпельбаум виноват в нашей деградации и в нашем раздоре? Кто мешал нам бороться вместе с ним против произвола власти, милитаризма и национализма, разгула тайной полиции? Кто сейчас мешает нам хотя бы призвать освободить его?! А что делаем мы? Мы выпускаем заявление с осуждением заключенного!»

Храбрый челябинец был мгновенно исключен из всех демократических организаций. На свое место в шестом ряду он сел уже беспартийным.

Плач адвоката

Мы, исследователи причудливой жизненной траектории Натана Эйпельбаума, при заслуженно критическом отношении к объекту нашего анализа, вынуждены признать, что внезапный и беззаконный полет Натана по политическому небосклону привел к переменам: в обществе снизился уровень лицемерия, воровства и милитаризма.

Понимая, что влияние на будущее уже оказано, Натан Эйпельбаум равнодушно принял приговор: пять лет одиночного заключения с новым судом по истечении срока.

Совсем иначе на судебном заседании вел себя Тугрик. Как и Натан, енот был осужден «За попытку государственного переворота, развязывание военных действий и расшатывание устоев».

— Как я, ничтожный енот, оказался на такое способен? — выкрикивал Тугрик из-за решетки. — Подумайте, прочны ли ваши устои, если даже гималайское четвероногое способно их расшатать? Как мог я привести в движение хоть какие-то воинские части? Вы меня видите? — Тугрик поворачивался мохнатыми боками, с максимальной невинностью обмахивая себя хвостом. Он даже попытался танцевать внутри клетки. Енот, вращающийся вокруг своей трогательной оси, не был похож на грозного мятежника. Три чувствительные дамы, глядя на танцующего за решеткой Тугрика, всплакнули, а одна даже решилась на крик: «Прекратите мучить животное!»

— Спасибо, мадам! — послал енот смелой женщине воздушный поцелуй и приобнял лапками железные прутья. — Когда Россия станет свободной, я обещаю вам великолепный медленный танец!

— Ну? — обратился судья к присяжным. — Теперь-то все убедились, что енот нуждается в изоляции?

— Слова не может сказать, чтобы оппозиционное че-нить не ляпнуть, — грустно заметил прокурор. — Так уж он устроен. Полагаю, обвинение просто вынуждено накинуть еще годика полтора.

— Енот не оставил нам выбора, — вздохнул судья.

Адвокат Тугрика тихо плакал в углу.

Когда огласили приговор, енот кричал «Произвол!» до тех пор, пока ему не заткнули рот сизым кляпом. При кляпировании пострадал судебный пристав — Тугрик прокусил ему безымянный палец.

На следующее утро пристава настигли кошмарные последствия. Он проснулся ровно в 7.40, и, почти не отдавая отчета в своих действиях, словно ведомый чужой могучей волей, направился в книжный, чего не делал никогда. Там он купил «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. Раньше он и представить себе не мог столь нелепого поступка. На работу в тот день пристав не вышел, поскольку волосы на его голове встали дыбом и надеть фуражку было невозможно. Удивительней всего, что пристав и раньше обо всем изложенном в книге смутно знал, но в спорах утверждал: «А так и надо было поступать с врагами!» и «Все это клевета и враки!». Пристав высказывал сразу оба аргумента, не видя меж ними противоречия.

Ныне он — видный правозащитник, сам не раз побывавший под судом, имеющий солидный тюремный опыт. Он до сих