НАТАН. Расследование в шести картинах - Артур Петрович Соломонов

Скрипач с полупоклоном обратился к еноту:

— Прошу считать, что я подал заявление в Комиссию по особым случаям. А тут, я должен сказать, каждый случай, как на подбор, особый. Тут все нуждается в очистке. Этот, — скрипач указал на свирепого барабанщика, который с яростью разрывал ломтик ржаного хлеба, засовывал кусочки в рот и, не прожевывая, проглатывал, — только верхушка айсберга. Нашего, увы, неблагонадежного айсберга.

— Будьте снисходительней, — ласковым жестом енот попросил скрипача присесть. — Мозг каждого хомо сапиенса воспринимает истину с той скоростью, на которую способен. Время барабанщика еще не пришло. Но он наш, я это вижу, — и Тугрик внушительным и, вместе с тем, весьма уважительным тоном обратился к насупленному барабанщику: — Просто подумайте, дайте себе труд: разве не символично, что, заявив о скором восшествии на престол, генерал Эйпельбаум пришел к вам? К первым! Догадываетесь, почему? Ответ так прост! И ведь я уже дал вам подсказку! Ну? Эх! — енот разочарованно махнул левой лапкой на деятелей культуры. — После того как наш генерал восстановит СССР и включит в зону нашего влияния Восточную Европу, ему потребуется великая культурная экспансия. И она… Скажите же, мой генерал! Наш генерал! — Тугрик изящно преклонил колено подле блюда с золотистым жареным гусем. — Это слишком великая весть. Пусть она прозвучит из уст человека, избранного историей.

— Теперь вы понимаете, — обратился к художникам Натан, — Почему я попросил выступить его? Разве я найду такие слова? Я человек простой…

— Вы не простой! — крикнула поэтесса из Тулы.

— Спасибо, мадам! — послал Тугрик поэтессе воздушный поцелуй, и та, пожилая и полногрудая, заалела.

— Экспансия, о которой говорит мой адъютант, будет намного важнее военной, — возвестил, не поднимаясь, Натан.

— Вы, художники, призваны на эту войну первыми, — добавил енот.

В банкетном зале зазвенели возмущенные голоса. Три хмельных поэта, сидящие за одним столом, переглянулись и ринулись прочь из зала; за ними струйкой потекли хористы.

— А я предупреждал, — прогудел угрюмый барабанщик. — Будете слушать говорящих животных, все окажетесь в… — тут он, увы, употребил дурное слово.

— В жерле! — скорректировал барабанщика главный редактор ярославского издательства, худощавый и импозантный. — В самом жерле войны, о Господи…

— Да кто ж станет микроскопами забивать гвозди? — вскричал енот, пытаясь перекрыть художественный гвалт. — Вы тонкие существа, не забывайте! Вы вправляете мозги целой нации, вы духовные инженеры! Зачем же отправлять вас в атаку?! Зачем сажать вас в танки? Да сядьте вы, куда побежали! — крикнул он. — Вы призваны к иной войне. Но поскольку, — надул енот губки, — поскольку вы меня сейчас оскорбили, я умолкаю.

Зачерпнув прощальную ложку винегрета, енот спрыгнул на пол; не глядя на мастеров культуры, прошествовал меж стульями и сел за одинокий стол.

Натан укоризненно покачал головой, и мастерам культуры стало совестно. Поэт-песенник из Костромы и библиотекарь из Казани принялись ухаживать за енотом, накладывая ему лучшей еды и наливая самого отменного алкоголя. Енот принимал ухаживания с молчаливым достоинством.

Натан извинился, что будет говорить с места. Все взоры обратились к нему: теперь они были исполнены самых трепетных надежд.

— Культуре будет придан невиданный прежде статус: везде, где пройдут наши войска, следом пройдете вы — наши писатели, режиссеры и поэты. И ненависть врагов к нашей империи будет нейтрализована любовью ко всему, что есть вы. Любовью к нашему искусству и языку. Кто, как не деятели культуры, придумает тысячи способов овладеть иностранными умами? Танки наши на чужой территории, но и музы наши там же! Долго ли такая территория будет чужой? Это победоносное шествие, эту атаку на заграничные души возглавите вы. Конечно, вы будете бунтовать! Презирать армию и флот, церковь и трон — все, как положено истинным художникам!

— Мой генерал… — пролепетал Тугрик, снова привстав на одно колено; песенник и библиотекарь бережно поддерживали енота с двух сторон. — Трон?! Зачем же презирать ваш трон?! Мы обещали тиранию, не разочаровывайте…

— Да, просим, просим! — томно потребовала поэтесса, и Натан подумал, что впервые видит человека, подобного тульскому прянику.

Но генерал Эйпельбаум был неумолим.

— Достопочтенный енот не очень понимает, что такое современная тирания. Может, это и к лучшему, — с оскорбительной нежностью произнес Натан, и Тугрик впервые почувствовал сильнейшую обиду на Эйпельбаума. Он прихлопнул лапкой обнаглевшую муху, и обида исчезла. — Презирая армию и флот, трон и церковь вы тесно, тайно и любовно соприкоснетесь с теми, кто благодаря этому презрению увидит в вас союзника. Это и будут последние объятия любви, в которых задохнутся наши соседи.

Председатель конгресса поднялся с места и величаво зааплодировал. Казалось, торжествует даже его гигантская бородавка. Молодежь последовала примеру лидера, и теперь Натан вещал под гром оваций:

— Бунтующие вместе с вами, наши враги станут частью империи уже навсегда. Они займут в нашем несокрушимом государстве место фронды и оппозиции, и застынут в этом положении навеки.

— Как доисторическая муха в доисторическом янтаре! — вскричала поэтесса, и поспешно записала эту фразу в блокнотик, который был всегда при ней.

— Новые задачи! — ликовал енот, вскочив на центральный стол и приплясывая вокруг гуся: увлекаемый танцем Тугрика, он подпрыгивал на блюде. — Новая публика! Новые горизонты! Непокоренные русским словом пространства! Вы слышите? Они прямо сейчас взывают, требуют, молят! Пустые, бездуховные, омерзительно западные, тоскующие по нам… По вам! О, этот грохот бездуховности! Я слышу его на всех языках… Виват! Виват!

И тут случилось чудо. Фривольное, но истинное. Тугрик изогнулся, поднял вверх победоносный зад, и оттуда вырвался салют.

Над деятелями культуры расцвели цветочные бутоны. Великолепные оранжево-голубые, лилово-зеленые цветы загорались под потолком банкетного зала и с величественным шипением гасли. Им на смену приходили созвездия: мелькнула и исчезла Большая Медведица, явился Рак, напугал всех Скорпион, но Млечный путь успокоил. Все забыли об истоке цветов и созвездий, и лишь тульская поэтесса неутомимо фотографировала исторжение цветов и звезд из Тугрика.

В финале торжества енот одарил всех конфетти. Разноцветные кружочки вознеслись к потолку, и, вращаясь и блестя, осели на столы, на блюда, на ошеломленно-счастливые лица мастеров культуры, на ружья солдат, на погоны генерала Эйпельбаума…

Вдруг барабанщик неистово забарабанил на своем